Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

— И все же, маэстро, такой большой художник, как вы, имел право на собственное достоинство.

— О, это сейчас очень модно — рассуждать о человеческом достоинстве! До вас, там на Рейне, доносятся очень определенные речи, произносимые во Франции. До Вены они еще не докатились, вы скоро в этом убедитесь. Я не скажу, чтобы не сочувствовал новым идеям. Сознание, что человек не обязан повиноваться, многого стоит. Но художник должен завоевать право на это сознание. Меня сделала свободным только прошлогодняя поездка с концертами в Англию. В пятьдесят девять лет! Взгляните, как теперь со мной обращается местная знать!

Композитор легко поднялся с места, открыл один из многочисленных ящиков письменного стола и положил перед гостем конверт. На нем значилось:

«Нашему благородному и любимому

капельмейстеру фон Гайдну!»

— Вот так теперь титулует меня мой князь! Теперь я для него благородный, он присвоил мне даже дворянскую приставку «фон»! Это мне, сыну нищего каретника!

Людвиг прочитал надпись, но в словах Гайдна его задело всерьез не слово «фон», а кое-что другое.

— Простите, маэстро, но почему же вы говорите «мой князь»? Я бы не хотел называть так кого бы то ни было. Не значит ли это, что он может называть вас «мой капельмейстер»?

— Князь Эстергази может так называть меня, потому что я служил еще его деду.

— И теперь слу́жите! — поразился Людвиг. — Но ведь поездка в Англию принесла вам не только славу, но и деньги, позволяющие вам обходиться без покровителей!

— Не говорите так. И вам придется искать покровительства знати. Иначе, как вы удержитесь в Вене?

— Я умею играть на рояле, а с вашей помощью хотел бы стать композитором.

— Вы уже композитор! Я еще в Бонне слышал ваши сочинения. Но я сомневаюсь, что вас это прокормит здесь.

— На это я не рассчитываю. Написанному прежде я не придаю никакого значения. Начну учиться с самого начала. Но играть на рояле я умею!

— Хотите жить уроками? Но это такая обуза для подлинного художника!

— А может быть, мне посчастливится когда-нибудь дать сольный концерт? — неуверенно сказал Бетховен. — Я привык жить так скромно, что даже небольшого вознаграждения мне хватило бы надолго.

На продолговатом лице Гайдна промелькнула грустная улыбка.

— Вы смотрите на Вену через розовые очки!

— Говорят, что это самый музыкальный город на свете.

— В этом можете не сомневаться! Но публичные концерты здесь бывают крайне редко. Художники выступают только в домах этих самых Лобковицей, Ностицев, Лихновских. Только там вы можете заработать деньги.

— У меня есть к ним рекомендательные письма от графа Вальдштейна, но мне не хотелось бы прибегать к этому.

— Какая чепуха! — удивился маститый композитор. — Сейчас же достаньте эти письма, наденьте самый лучший фрак и несите их тем, кому они предназначены. Вы что, так богаты, что можете прожить в Вене на свои средства? Вальдштейн посоветовал вам, к кому первому идти?

— Да. К князю Лихновскому.

— Это очень милый человек и сам хороший скрипач. Идите к нему как можно скорее!

Людвиг печально опустил голову. Гордые надежды умирали.

— А я-то думал, что мне удастся прожить без того, чтобы твердить: «Конечно, ваше сиятельство! Никогда, ваше высочество!»

— Может быть, со временем так и будет. Но сейчас — нет!

— Но уж лакейскую ливрею я не надену никогда! — решительно заявил Бетховен.

— Лихновский и не потребует этого от вас. Он позаботится, чтобы вы не чувствовали себя униженным. Но все-таки, мой молодой друг, вы пока еще не вправе держать голову слишком высоко. Немного смирения вам не повредит.

Он опять подошел к письменному столу, некоторое время что-то искал во множестве бумаг, пока не нашел какую-то старую рукопись, строки которой сильно потускнели.

— Взгляните, это перечень моих обязанностей у Эстергази, когда я служил у него капельмейстером.

«Надеемся, что капельмейстер будет всегда трезв и будет с подчиненными музыкантами обходиться не грубо, а спокойно, рассудительно и с уважением. Далее, при выступлениях перед господами он, как и музыканты, должен представать в униформе, и не только он, Иосиф Гайдн, должен быть одет чисто, но должен следить за тем, чтобы его оркестранты были всегда одеты в соответствии с предписанием — в белых чулках, белом белье, в пудреном парике с косой или с волосами, убранными под сетку, и всегда все оркестранты — одинаково. И оттого, что музыканты на своего капельмейстера смотрят как на образец, должен он, Иосиф Гайдн, так держать себя, чтобы быть для них примером, причем в каждом случае — в частной жизни или в обществе, в еде, питье и других случаях — стараться избегать всего, что может помешать ему сохранить достоинство».

Когда гость быстро пробежал глазами написанное, старый композитор спросил его:

— Вы находите в этих условиях что-либо унизительное? Разве это так плохо требовать от служащих, чтобы они были чисто одеты?

Бетховен пожал плечами и положил бумагу на стол.