Один рё и два бу

Тогда Оно-но Комати в ночной одежде и босая выбежала на крыльцо и увидела Сии-но Сёсё. Он лежал скорчившись, и снег не таял на его белом лице.

Невыносимая боль пронзила ее грудь, она бросилась на холодное тело, и зарыдала, и запричитала:

Я одинока.
Под корень срезанная
Трава — мое тело.
Пусть бы река унесла,
На дно увлекла меня.

И так поочередно она кричала, плакала и выкликала стихами:

Цветы увяли.
Полиняли их краски,
Пока без смысла
Моя жизнь протекала,
Как бесконечный ливень.

Наконец удалось ее оторвать от тела и увести в спальню, и здесь, истощенная горем и слезами, она заснула.

Между тем уже по всему городу распространилась ужасная весть. Молодая императрица в гневе воскликнула:

— Это позор для меня и всех моих дам, что такое бессердечное создание было среди нас!

В своем поместье князь Оно-но Иосидзанэ закричал:

— Будь проклят час, когда это презренное существо родилось в моем доме! Сто ночей без одной? Так пусть же сто лет без одного года бродит она по земле, всем ненавистная!

Служанки Оно-но Комати, трепеща от страха и отвращении, собрались у дверей ее спальни, и старшая служанка сказала:

— Мы свободные девушки и происходим из семей бедных, но уважаемых. Это пятно на нашей чести, что мы служили такому чудовищу. Так уйдем же скорей и поищем себе другую службу.

Через несколько дней князь Иосидзанэ пожелал у: шать, что сталось с его дочерью, и послал к ней своего меченосца. Тот вскоре вернулся и сообщил, что диорец пуст. Оно-но Комати исчезла, но весь пол в ее комнате усеян разорванными в клочья платьями и обрывками бумаги, на которых написаны ее почерком любовные стихи, обращенные к Сии-но Сёсё.

Думая о нем,
Спала я только затем,
Чтоб явился он.
Знала бы я — это сон,
Не проснулась бы!

Оно-но Комати исчезла бесследно. Время от времени кто-нибудь встречал на дорогах уродливую нищенку: ее волосы — путаница холодного инея, ее лицо — паутина морщин. Когда спрашивали, что она несет в мешке, привязанном к поясу, она отвечала:

— Сегодня смерть, завтра голод — всего горстку бобов.

И если спрашивали ее имя, она отвечала:

— Когда-то я была горда, давным-давно была горда и прекрасна. Я слагала стихи. Если я назову вам, кто я, вы не поверите.

ПОГОНЯ

Во все время рассказа нищенка беспрестанно переводила глаза с мисочек, которые хозяин подавал полные с верхом, на те, которые уносились опустошенными. Наконец на столе осталась только коробка со сладкими пирожками. Мурамори, насыщенный, лениво жевал их, взял последний, с отвращением посмотрел на него и надкусил.

— Непонятно! — проговорил он. — Что же дурного сделала эта Комати, в чем ее преступление?

— Еще бы тебе понять! — с ненавистью ответила женщина. — Где уж тебе понять, что нет худшего злодея, чем человек, который думает только о себе, не заботясь о том, что от его прихоти другой человек может умереть. От чего бы он ни умер — от удара кулаком, от отчаяния, от холода…

Она поднялась, поправила свои лохмотья и прошипела ему прямо в лицо, так что брызги слюны упали на руку, державшую пирожок:

— …или от голода!

С этими словами она ушла, а Мурамори, недоумевая, спросил:

— И отчего это старое страшилище так на меня обозлилось?

Ему не ответили, а Дзюэмон подозвал хозяина и сказал:

— Отведите нам комнату, где мы могли бы переночевать. Утром мы позавтракаем, а затем, расплатившись с вами, направимся в дальнейший путь.

Мурамори никак не мог заснуть — сладкий пирожок стоял у него поперек горла. Он думал: «Какая страшная и все смотрела на меня, а что я ей сделал дурного. Разве это стыдно, что я все съел, ничего не оставил? Ведь долгих два дня не было у меня во рту ни крошки, кто знает, может быть, завтра опять придется голодать. Разве это не умно и не предусмотрительно, что я постарался наесться впрок? Нет, сама она дурная, жадная ведьма. Как у нее тряслась голова, повязанная тряпкой. Можно подумать, что она действительно не человек, а ведьма».

…Скупой искал жену, которая съедала бы только два зернышка риса в день. Вот он нашел такую и счел себя счастливым. Но однажды он вернулся домой неожиданно, заглянул в дырочку в стене и увидел, как жена снимает головную повязку, с которой не расставалась ни днем, ни ночью. И тут он увидел у нее на макушке дыру, будто открытый рот. В эту дыру она стала жадно пихать целые горы риса и рыбы. Тогда он понял, что женился на ведьме.

…«Это хорошо, что я не дал ей пирожок, — она бы сожрала его вместе с моей рукой. Как она смотрела на меня, будто я хуже всех! Но ведь это неправда! Я всегда был хороший, послушный мальчик. А если я ударил привратника, так я только исполнил то, что мне приказал Рокубэй. Значит, Рокубэй виноват. И еще неизвестно, может быть, привратник и не умер…»

Он проснулся оттого, что Дзюэмон тряс его за плечо и шептал:

— Вставай. Мы уходим.

— Но ведь еще рано, чуть светает.