Один счастливый день

– Нет! Выше смотри, на замковый камень. Как тебе объяснить? Ну вот же! Давай я тебя подниму…

– Смотри, куда я показываю…

– Ладно, а птицу видишь? Смотри, какой у нее клюв…

– А вон сова.

– (Я: Где?!)

– Ладно, мы уже опаздываем…

– Ну что ты встал на одном месте?..

На следующем доме рельеф в виде античной колесницы с возничим.

– А вон там ко-лес-ни-ца, видишь?..

– Вон там, наверху.

– Опять не туда смотришь…

Улицу Ленина можно перейти наискосок. По диагонали. Она – широкая. Ее прежнее, до Ленина, название – тоже Широкая. Дальше нужно (я: «Пожалуйста, не нужно, давай лучше еще посмотрим на ко-лес-ни-цу!») войти еще в одну подворотню серого советского здания под номером тридцать девять. Ворота в ней чугунные, в стиле ампира середины 1950-х. И в духе решетки Летнего сада, как почти все советские решетки. Сразу после подворотни слева к стене приделана железная пожарная лестница. Она начинается над головой и идет на самый верх этого пятиэтажного здания, на самую крышу! По ней поднимаются высокие пожарные, которые могут с земли дотянуться до ее верха. И еще дядя Степа, конечно. «Но пожарникам в ответ говорит Степанов нет». Потом, много лет спустя, в школьные годы, я поднялся по этой лестнице на самый верх. Это было довольно опасно. То ли подсадив один другого, то ли уцепившись пальцами за элементы руста, мы с одноклассниками дотянулись до нижней перекладины. Дальше нужно было просто подтянуться. И я полез быстрее всех. Мне не было страшно, и я поднимался все выше. Товарищи остались внизу. Потом – далеко внизу. Вначале они шутили и смеялись. Потом их слова стали обрывочными («Эй, хорош, пойдем!»), к ним подключился кто-то из проходивших мимо взрослых («А ну-ка слезай оттуда сейчас же!»). А потом я перестал обращать на них внимание. В какой-то момент я инстинктивно перебрался на внутреннюю сторону лестницы, спиной к стене дома. И продолжал подниматься. Но на крышу выбираться не стал. Что бы я там делал один без товарищей? А они за это время разошлись бы по домам от скуки, что меня не видно. Поэтому я просто спустился обратно вниз. Дух захватывало, но я был горд собой. Сопляки и трусы!

Все это будет потом. А сейчас мама ведет меня в ясли. Они тут, прямо за углом от стены с пожарной лестницей. В доме 39 со двора есть три подъезда, оформленных в виде небольших портиков с колоннами. Колонны окрашены желтой краской. Под каждым портиком вход в парадную и лестница наверх к другой двери. Другая дверь в первом портике ведет в ясли. Я не хочу говорить «в мои ясли»: они не мои. Каменные ступени ведут наверх к двери, за которой мама уйдет от меня.

Я начинаю плакать сразу при виде желтой колонны. Понимаю с отчаянием, что мама опять привела меня в то самое место, где она навсегда оставит меня одного! И это случится прямо сейчас! Бросит меня с незнакомыми, неприветливыми, грубыми крупными женщинами в белых халатах, которые почему-то улыбаются только при маме. Которые меня не любят. Мама говорит, что она вечером придет за мной, но я этому не верю. Не верю, потому что она может опять меня обмануть. Как когда она сейчас собирала меня в ясли. Ведь я, конечно, уже дома не хотел идти. Я прекрасно понимал, к чему ведет все это спешное утреннее зашнуровывание ботинок, застегивание тугих пуговиц пальто и завязывание шапки на шее. Я не хотел выходить, хотел остаться с ней дома. Где мои игрушки, ее книги за стеклом и папин свежий «Советский спорт» на журнальном столике. Но мама меня заговорила. Выдумала что-то специально, чтобы отвлечь меня и выманить из квартиры. Что-нибудь типа:

– А пойдем посмотрим, где же тот черный кот, которого мы видели вчера в сквере.

И я согласился. Мы вышли искать кота, которого не находим.

– Куда же он ушел? Пойдем поищем дальше.

Поискам приходит конец, когда мы заворачиваем в подворотню дома 39, проходим мимо уходящей в небо лестницы и оказываемся у подножья каменных ступеней, ведущих к двери в ясли. Тут я начинаю сопротивляться, ибо никакими отговорками про кота такого поворота событий уже не объяснишь. Мама затаскивает меня по ступеням наверх. Я вижу, как она передает меня, плачущего, на руки полной нянечке в нечистом спереди белом халате и что-то быстро говорит ей. Я не понимаю ни слова. Я извиваюсь в горячих красных руках с засученными рукавами и запахом хлорки. Пытаюсь опять и опять увидеть и позвать выходящую в дверь маму.