Один шаг

Через две недели Глаша сдала экзамен на мастера механической дойки.

В тот вечер, стараясь не попадаться никому на глаза, она долго ходила одна по зарослям пряно пахнущей, душной конопли, а потом как-то безотчетно, не думая, куда идет, пришла на кладбище. У Васиной могилы виднелась чья-то фигура. В первый момент Степановна хотела поворотить назад, но присмотрелась и узнала Клищенку.

– Это ты, Агеевич...

Она положила на зеленый холмик несколько полевых колокольчиков.

– Эх, Вася, Вася... – вздохнула Глаша. – Спасибо тебе...

Клищенко тихонько дотронулся до ее руки.

– Соромно признаться, Агеевич... Вот стою я тут, у могилки, а мне и горько и радостно разом. Горько, что нема рядом Васи, а радостно, что экзамен сдала, что перед Игнатом на колени не упала...

– Из города звонили: поймали Игната... В Воркуте, – не глядя на Степановну, сказал Клищенко.

Глаша долго молчала, будто не слышала ничего.

– Судить у нас будут? – спросила она глухо.

– Наверное.

– А коли?

– Точно не знаю... Как следствие.

– Наташку надобно кудысь на тое время отправить.

– В Воронеж можно. Там у меня сродственники... Да ты знаешь их...

Домой они возвращались молча. Был субботний день, и из клуба на все село, на весь необъятный простор гремела радиола.

– На танцы б сходила, – неожиданно посоветовал Клищенко.

– Придумаешь же, Агеевич! До танцев мне как раз!

Клищенко повременил, потом сказал задумчиво:

– Жизнь, Степановна, тем и велика, что не дает долго хозяйничать в человеке горю.

Один шаг

Повесть

1

Наполненный грохотом, самолет летел от полярного круга куда-то на север. Места назначения я не запомнил по двум причинам: мне о нем никто не докладывал и, кроме того, оно не имело названия на географической карте.

Битых четыре часа я видел под собой только ржавую воду и болото, болото и воду. Самолет болтало, я травил в бумажный кулек и, наверное, вид у меня был такой зеленый, что второй пилот вышел из кабины и хлопнул меня по плечу рукой в кожаной перчатке: «Выше нос, парень!» Потом я лег на спину в узком проходе между ящиками и тюками, и мне стало немного лучше: наученный опытом, я начал смотреть в одну точку и закрыл глаза. Тут я потерял счет времени и пришел в себя от веселого окрика второго пилота:

– Прилетели, парень... Лагерь!

– Лагерь? – Мне почему-то сделалось плохо от этого слова.

– Ну да, лагерь. Экспедиция двадцать восемь. Или ты забыл, куда летишь?

Я облегченно и глупо рассмеялся.

– От этой чертовой качки можно забыть, как тебя зовут, не то что адрес квартиры.

Пилот тоже рассмеялся:

– С непривычки бывает, парень...

Самолет стукнулся поплавками об озеро и, шипя, как кошка на собаку, заскользил по воде. Тогда я поднялся, влил в себя последний глоток водки и, пошатываясь, вышел в тишину.

Затем я таскал тюки и ящики. До берега оставалось шагов пятьдесят, и я шлепал по мелководью, согнувшись под тяжестью груза, весом напоминающего железо. Груз шатал меня то вправо, то влево, и я неуклюже балансировал, чтобы не свалиться в воду.

Вместе со мной носили поклажу какие-то люди, очевидно, те, с которыми мне придется работать, все в ватниках и высоких резиновых сапогах. Я пересчитал их, как пересчитывают конвоиры заключенных, получилось четверо: три мужика и одна девчонка в штанах и с косичками из-под меховой шапки. Девчонка тоже балансировала. Однажды я даже поддержал ее, когда она поскользнулась с ящиком на спине, а я топал навстречу порожняком. Кажется, она мне что-то сказала, должно быть, поблагодарила за мою вежливость, но в этот момент мне было не до разговоров и не до бабы.

Когда с берега перетащили в самолет все барахло, ко мне подошел сутулый человек в очках – здешние называли его между собой шефом – и, как говорится в книжках, окинул меня внимательным взглядом. От этого взгляда мне очень захотелось съежиться, но я пересилил себя и, распрямив плечи, вызывающе посмотрел ему в очки.

– Здравствуйте... С приездом, – сказал он, твердо выговаривая букву «р».

Я неторопливо вытащил из кармана замусоленную бумажку и протянул ее шефу, но он, почти не глядя, возвратил ее обратно. Я думаю, что с таким же успехом я мог дать ему рецепт на пирамидон. Между прочим, меня это устраивало. Справка была выдана некоему Борису Шевелеву, тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения, с привитой оспой и не страдающему болезнями, опасными для окружающих... Да, да. Меня зовут Борька. И это хорошо, что меня зовут именно так, а не иначе: мне не придется глупо молчать в ответ, соображая, кого кличут этим годуновским именем...

– Сердце? – отрывисто спросил шеф.

Я ответил: «В порядке» и соврал, потому что оно у меня надорвано от собачьей жизни и с пороком, неопровержимо установленным кардиограммой еще там, и мне будет трудно ходить по кочкам и дышать воздухом, из которого гниющие растения украли часть кислорода, отпущенного на земле человеку.

– Возраст?

Я прибавил себе два года, сказал вместо двадцати восьми круглую цифру тридцать.

– Он старик! – усмехнулся крупный, мрачный парень в ушанке, обращаясь к Гале. Когда мы носили ящики, он все время терся возле нее.