Один шаг

И вдруг меня осенило. Не Ваньке, а этим людям мстил Лесков, мстил за добрые чувства к безродной собаке, которые делали благороднее пучеглазого, вечно сквернословящего Саню, щедрее расчетливого Николая Ивановича и ласковее безулыбчивую повариху тетю Катю. Ему во что бы то ни стало хотелось поиздеваться над ними, посмотреть, как в минуту опасности они разбегутся, рассыплются в стороны, словно горох по тарелке. Всем своим существом он мечтал унизить их, чтобы потом объявить во всеуслышание, нет, даже молча, – насмешливым, снисходительным видом показать, что все они ничуть не лучше его, что все, как и он, дрянь, зола, не стоящая внимания...

– Что ж, сейчас будем разговаривать или утром? – спросил Николай Григорьевич.

Лесков молчал, словно речь шла о ком-то другом.

– Да чего там тянуть до завтра, – кипятился Ирек.

– А ты что скажешь, Николай Иванович?

Мне вспомнились первые дни нашего знакомства, старый безбородый Потап, поселок на берегу губы... Точно так же Николай Григорьевич спрашивал у всех, покупать или не покупать Ваньку.

– Добро, будем решать сейчас.

– Самосуд думаете устроить? – почти не раскрывая рта, словно чревовещатель, спросил Лесков, и его худое, заросшее щетиной лицо застыло в презрительной улыбке.

– Ну, зачем же самосуд? – с деланным равнодушием возразил мастер. – Разговор. Мужской.

– Просто приятное собеседование, – вежливо добавил Ирек.

– А может, я не пожелаю с таким падлом разговаривать?

– Ничего, пожелаешь. – Боровиков сжал кулаки. – А за падло еще ответишь!

– Ну как ты не пожелаешь, Николай Николаевич? – будто искренне удивляясь, спросил Ирек. – Посмотри-ка вокруг... Ну подними свои бесстыжие глаза. Не стесняйся...

Лесков оглянулся. Он исподлобья посмотрел на улыбающегося одними губами Ирека, на стоящего рядом Боровикова, на Валю, потом повернулся всем корпусом и увидел осуждающее лицо тети Кати, увидел меня, усатого Николая Ивановича, все еще не отдышавшегося Саню. Хмель постепенно сходил с него, и в глазах, до этого смотревших мутно и тупо, появился осмысленный и наглый блеск.

– Ладно, валяйте свой разговор. Только скорей. Спать охота. – Лесков неестественно и громко зевнул.

– Ничего, потерпишь... В столовку пойдем, что ли? – спросил Николай Григорьевич.

Делая вид, что ничего особенного не происходит, Лесков лениво, вразвалочку, зашагал к кухонной палатке, но вдруг обернулся и крикнул на истерически-высокой ноте;

– А ежели не пойду, что тогда?!

– Не дури, не дури, Николай Николаевич. – Мастер даже не повысил голоса. – Топай!

И Лесков пошел. В палатке он хотел усесться на свое обычное место с краю, но не успел, остановил Боровиков.

– Ты уж не обессудь, постоять придется. Такой порядок.

– Как на суде, – скривил губы Лесков, однако не сел, а лишь облокотился о стол худыми черными руками.

– Хотя бы и так... Ну, товарищи, что будем делать с Лесковым? – Николай Григорьевич помолчал. – Могу решить собственной властью, но не хочу. Лучше посоветоваться.

– А что ты можешь? Подумаешь, начальник нашелся! – Лесков презрительно пожал плечами.

– Кое-что могу, Николай Николаевич. Отстранить от работы. В Салехард отправить...

– Правильно! Выгнать его из отряда, и баста! – хлопнул кулаком по столу Ирек.

– Законно! – выкрикнул Саня. – Чтоб воздух не портил...

– А что я сделал? Что сделал? – взорвался Лесков. – От паршивой собаки хотел отделаться... Так что, за это – судить? С должности увольнять?!

– Не в собаке, Николай Николаевич, дело. В душу ты нам наплевал, вот что, – медленно и тихо сказал мастер. – И растер сапогом... Вот гляжу я на тебя и диву даюсь. Взрослый человек, вроде б на нашей советской земле вырос, на советских хлебах.

– Да что ты мне свои «советы» в нос тычешь! – перебил Лесков. – Что мне она дала, эта советская власть? – Он вытянул голову вперед, как индюк. – Кукиш, и тот без масла! Масло за границу, а доярке шиш под спидницу. Под немцем и то вольготней жилось... Коня, коровенку дали...

– Под немцем тебе добро жилося?! – Обычно добродушные, с хитринкой в зрачках глаза Николая Ивановича округлились и стали злыми. – А мне немцы не корову, а во что дали. Гляди, Николай Николаевич! – Трясущимися руками он стащил с себя полушубок и, заголив рубаху, повернулся к Лескову. Несколько багровых глубоких рубцов крест- накрест пересекали спину. – Калеными прутами стегали. Из печки! Бачишь, Николай Николаевич?

– Ну, бачу... А дальше что? – нагло уставился в него Лесков.

– И паскуда ж ты, мил человек, – покачал головой Николай Иванович. – За твои слова, знаешь, что тебе б надобно?.. – Он поднял на Лескова глаза и долго рассматривал его как бы со стороны.

– Ну, что? Что надо? Интересуюсь, – не выдержал Николай Николаевич.

– Разложить тебя надобно на этой скамейке да выхвостить по заднице.

– Это как выхвостить, не пойму что-то? – заинтересовалась тетя Катя.

– Ну, высечь, выпороть, – пояснил Николай Григорьевич.

– Вот это да! – схватился за бока Саня. – Вот это надумал, елки-палки!

– А ведь и верно, идея! – Ирек посмотрел на мастера, и в его черносмородинных глазах забегали веселые чертики. – Женщины выйдут...