Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)

  Параболическое вхождение группы Посвященных в пласты инерционной Дремоты Европы может изменить Карту Спящего Евразийского мира. Может быть, тебе ближе Мохаммед, его Revelatio и передел Земли Исламом, но ведь недаром существует легенда о Фаридах (Сверх-Посвященные) и другие, еще более загадочные сюжеты, восходящие к Рашидской синархии, территориально опирающейся на Евразийский континент как единственно оперативный на нашей планете.

  Поля неопределенности представляют собой “Иерархию Рыцарских Орденов Парадоксальных Манифестаций”, а также “В пробужденном Космосе источником Чуда становится Воля дважды рожденного”.

  В рамках двух последних изречений осуществляется моя шахматная партия с миром, одновременно – игра и парадоксально-спонтанное управление”.

  – Разве ты не знаешь, что некрасиво читать чужую корреспонденцию? – раздался за спиной голос Джи.

  – Простите, но все равно я ничего не понял из прочитанного, – сконфуженно произнес я.

  – Это только и утешает. Я посвящу тебя в доктрину почтовых голубей, когда ты созреешь для этого.

  Я согласно кивнул, не зная, что на это ответить.

  Мы вышли из гостиницы и направились в близлежащий гастроном. День был сумрачным и прохладным, слегка моросил дождь. Гастроном был богатым, и я, как всегда, потратил намного больше, чем собирался. Я выложил продукты из корзинки у кассы и усердно пересчитывал их вместе с продавщицей. Она раздраженно косилась на меня, но я, стараясь не обращать на нее внимания, складывал цифры столбиком в своей тетради. Джи, иронически улыбаясь, наблюдал за мной. Я закончил быстрее, чем продавщица, и с гордостью показал Джи итог: 7 рублей 57 копеек.

  Продавщица, выбив чек с такой же точно суммой, сказала обиженно:

  – Сколько лет уже честно работаю, и никто меня вот так не проверял. Бывают же такие подозрительные покупатели!

  Джи рассмеялся, а я взял сдачу и, сконфуженно затолкав продукты в сумку, заторопился к выходу под смешки очереди. Мы миновали стеклянные двери и вышли на тротуар. Джи внезапно остановился у каменной цветочной клумбы с розовыми и белыми хризантемами.

  – Согласно своей психологической конструкции, ты должен был положить помидоры в самый низ, – заметил Джи.

  – Не может быть, – горячо возразил я. – Они где-то вверху, – и нервно стал выкладывать продукты на край цветочницы: сначала золотистую копченую рыбу, завернутую в прозрачный пергамент, потом булку серого хлеба, сетку лука, свертки с сыром, маслом – и, в самом низу, обнаружил пакет с помидорами, которые уже плавали в собственном соку.

  Джи назидательно произнес:

  – Уровень бытия человека проверяется на таких вот мелочах. Видно, что бытие у тебя совсем слабое.

  Наблюдая за тем, как я вожусь с копченой рыбой, стараясь ровно уложить ее на дне сумки, он сказал:

  – Внизу – голубая рыба, над рыбой – алое сердце, а над ним – золотой альбатрос. Запомни этот алхимический символ.

  Яркая вспышка света озарила мое сознание.

  Клайпедская филармония размещалась в здании бывшего костела. Разгружаться нам нужно было только вечером, и Джи сказал, что мы поедем в тайное мистическое место, расположенное на Куршской косе.

  Я сложил в сумку все, что нужно для пикника, и мы отправились в гавань к парому, а за нами увязался скучающий от одиночества контрабасист Вольдемар. Он был добрый и безответный; его рыжие прокуренные усы меланхолично свисали из – под длинного носа. Он всегда носил один и тот же потертый черный костюм и белую рубашку, манжеты которой далеко высовывались из рукавов. Вдруг он спросил:

  – Вот я, человек совершенно неинтересный, обычно в пустом своем номере скучаю за бутылкой пива. А тут Гагарин, полная моя противоположность, ко мне стал заходить, про свою жизнь рассказывать, с подружками знакомить. К чему бы это?

  – Ваши планеты притягиваются друг к другу, – ответил Джи.

  – Какие планеты? – удивился Вольдемар.

  – Музыкант чувствителен к определенным планетарным влияниям, и это связано с инструментом, на котором он играет. Ты, например, легко настраиваешься на влияния Венеры: мягкость, доброта. А Гагарин как барабанщик любит Марс, резкие взрывные энергии, которые ему самому не дают покоя. Ты его своими вибрациями гасишь, смягчаешь, вот он и чувствует себя комфортно в твоем обществе.

  – Вот оно что... – протянул Вольдемар.

  В гавани было свежо, дул резкий северо-восточный ветер. Между берегом и косой курсировал белый двухпалубный паром. Мы купили билеты и встали у борта на верхней палубе.

  Едва паром отчалил, стая чаек, рассевшихся на пирсе и пляже, тут же взмыла в воздух и стала кружить возле борта. Они издавали резкие крики, тревожащие мою душу.

  – Дай-ка хлеба из наших запасов, – обратился ко мне Джи.

  Он отщипнул кусок хлеба и, с силой швырнув его вверх,

воскликнул:

  – Здравствуйте, господа Джонатаны Ливингстоны! Здравствуйте, господа ученики!

  Небольшая верткая чайка спикировала сверху и мгновенно проглотила кусок.

  – Вот, господа, – произнес Джи загадочно, – учитесь у них, как нужно охотиться за кубическим сантиметром шанса!

  Я вдруг заметил, как в его глазах заискрилось пространство сияющей пустоты.