Один современный миф

Конечно, единичная, дифференцированная функция неотъемлема от человека и является плодом его усердия, терпения, настойчивости, устремлений, способностей, желания обрести могущество (слово «могущество» происходит от того же корня, что и слово «мочь»). Благодаря дифференцированной функции человек преуспевает в жизни, «процветает». На основании этого делается вывод о развитии и прогрессе как о результатах усилий, воли, могущества и мудрости человека. Подобная точка зрения, однако, охватывает лишь один из аспектов проблемы. Человек, такой, каким он является на самом деле, остается за рамками данной формулы. И в этом плане он не в силах что-либо изменить, ибо зависит от условий, выходящих за пределы его досягаемости, не поддающихся его воздействию.

Человек — не творец, а результат творения, продукт, который не способен модифицировать себя; он не ведает о том, как построена его неповторимая личность, а его познания о себе в действительности касаются лишь самых незначительных вещей. До недавнего времени он полагал, что вся его психическая субстанция состоит только из сознания и представляет собой простой продукт мозговой коры. Сделанное примерно полвека назад открытие бессознательных психических процессов еще далеко не стало всеобщим достоянием; более того, оно все еще не оценено должным образом. Современный человек, к примеру, и не подозревает, что его сознание всецело зависит от сотрудничества со сферой бессознательного, способной даже заставить его «проглотить» фразу, которую он только что собирался произнести. Ему невдомек, что им в буквальном смысле слова «управляют», и на деле он вовсе не является той единственной действующей силой, каковой он сам себя считает.

Таким образом, человек зависим; им управляет нечто, некая сущность, которой он не знает, но которая, начиная с доисторических времен, является ему в представлениях, постоянно «открывая» себя с их помощью. Откуда исходят эти представления? Конечно, из сферы бессознательного, всегда, с началом каждой новой жизни, предшествующей сознанию — примерно так же, как мать предшествует ребенку. Бессознательное все время дает о себе знать в снах и видениях. Образы, посредством которых оно обращается к сознанию, соотносятся с данностями, имеющими лишь поверхностную, кажущуюся связь с главными интересами человека (в отличие от того, что имеет место в случае фрагментарно функционирующего сознания); зато эти данности имеют отношение к целостному человеку, этому незнакомцу. Правда, в снах часто используется нечто вроде «профессионального языка»: canis panem somniat, piscator pisces («собаке снится хлеб, а рыболову — рыба»). Но тем не менее они обращены к человеку как целому и выражают главным образом то, чем человек является за пределами собственного сознания, то есть некую исходную, первичную, зависимую данность.

В своем неудержимом стремлении к свободе человек почти инстинктивно отталкивает от себя подобные открытия, опасаясь — и не без оснований — их парализующего воздействия. Правда, он вынужден смириться со своей зависимостью от отмеченных мною неизвестных сил — как бы они ни назывались; но он старается поскорее отвлечься от них как от угрожающего препятствия. Пока все идет с виду хорошо, такое отношение может даже принести пользу; но дела редко приобретают наилучший оборот, особенно в наши дни, когда несмотря на эйфорию и оптимизм мы отчетливо ощущаем конвульсии, сотрясающие глубинные основы человеческого существования. Наша рассказчица, конечно, не единственная из тех, кто испытывает смутную тревогу. В ее сне выражается коллективная потребность, всеобщий призыв спуститься на землю и не стремиться обратно, пока «паук» не вознесет ввысь тех, кто остался внизу. Ведь пока сознанием управляет функционализм, компенсирующий его символ целостности, не расчлененной на отдельные функции, остается достоянием бессознательного. Как мы уже говорили, этот символ представлен здесь образом летающего паука, который единственный способен «вознести ввысь» односторонность и фрагментарность сознания. Для совершения этого творческого акта недостаточно одного лишь осознанного желания. Чтобы проиллюстрировать данное обстоятельство, сон избирает символ молитвы. Поскольку согласно концепции, восходящей к апостолу Павлу, мы в действительности не можем знать того, о чем молимся, молитва представляет собой не более чем «воздыхание»1, выражающее нашу слабость и наше бессилие. Все происходит так, как если бы посредством некоего «намека» человеку был дан совет компенсировать суеверную преданность собственной воле и могуществу.

Одновременно осуществляется возврат религиозного представления к давно забытому уровню зооморфных образов, символизирующих высшее могущество (к таким

1) Ср.: «...мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» — Послание к Римлянам, 8, 26.