Один. Сто ночей с читателем

Видите ли, в чём дело. Поздний Макаренко находился на известном распутье. Это вообще очень сложная, очень долгая тема: что происходит с педагогическим коллективом, с педагогическим экспериментом через десять-пятнадцать лет. Это как театр. Педагогика же действительно как театр, она – дело очень живое. Когда Макаренко писал «Педагогическую поэму», это была молодость, азарт, он делал ошибки, описывал эти ошибки с интересом. Это было начало великого дела, примерно как Таганка 1967 года. А потом, естественно, это стало засахариваться. А потом он оказался действительно на распутье, идеологическом в том числе.

Рискну сказать… Это не моя мысль, я согласен просто с мыслью матери[18], которую она нам высказывала в своё время в школе. Когда Макаренко начинал Куряжскую коммуну, он имел дело с беспризорниками двадцатых годов. Зачастую это были дети из дворянских семей в том числе, и это был тот контингент, с которым можно было заварить кашу. Беспризорники тридцатых годов – это совершенно другая публика. Это дети коллективизации, дети, бежавшие или выброшенные из семей уже тридцатых годов, и эти дети просто не имели ни здоровья, ни старта в образовании; плюс к тому же они были измучены абсолютно, они были иногда голодом и скитаниями доведены просто до дистрофии. Это была совершенно не та среда. Я уж не говорю о том, что и чекисты тридцатых годов были не те, что чекисты двадцатых, – при том что и чекисты двадцатых были далеко не пряники. Естественно, что в тридцатые годы дело Макаренко просто вырождалось. И «Флаги на башнях» с их идиллией, с их откровенными натяжками и, я думаю, временами просто ложью – это памятник этого вырождения.

Конечно, Макаренко – гениальный педагог. Я совершенно не сомневаюсь в том, что коллективное воспитание – это вообще основа нормального воспитания. И то, что дети Макаренко делали лучший фотоаппарат в мире «ФЭД» – это тоже не случайная вещь. Но при всём при том приходится признать, что великий педагогический русский эксперимент двадцатых годов – школа Пистрака, знаменитая МОПШК (Московская опытно-показательная школа-коммуна им. Лепешинского), школа Сороки-Росинского, знаменитая ШКИД (Школа социально-индивидуального воспитания им. Достоевского) – это всё просто перестало существовать. А ведь, между прочим, глаза всего мира были прикованы тогда именно к российской педагогике.

– Нигде и никогда не слышал от вас о Семёне Кирсанове. О нём вообще мало слышно, хотя был масштабный поэт и неплохой.

– Он был блистательный поэт. Михаил Гаспаров вообще считал его гением по разнообразию стиховых форм.

Кирсанов – жертва такой вечной русской болезни, когда человек является виртуозом стиха. Его называют «пустоватым», «поверхностным». Вот любят люди медлительность и неотёсанность. Кирсанов был виртуозен, но это не значит, что у него было слабое содержание. Лучшее стихотворение о Маяковском – «Бой быков» – написал он. Последняя книга «Зеркала» вообще была большим утешением для советских детей.

Хоть бы эту зиму выжить,
пережить хоть бы год,
под наркозом, что ли, выждать
свист и вой непогод,

а проснуться в первых грозах,

в первых яблонь дыму,
в первых присланных мимозах
из совхоза в Крыму.

А помните вот это:

Кричал я всю ночь.
Никто не услышал,
никто не пришёл.
И я умер.

Я умер.

Никто не услышал,
никто не пришёл.
И кричал я всю ночь.

– Я умер! —

кричал я всю ночь.
Никто не услышал,
никто не пришёл…

Абсолютно гениальный текст! И вообще больничный его цикл (вы знаете, что он умер от рака горла, царствие ему небесное) – это потрясающий памятник страданию. Нет, он, конечно, грандиозный поэт.

[11.09.15]

Очень большой разброс заказов на лекцию в этот раз – настолько большой, что однозначного лидера выявить трудно. И я решил пойти на поводу у собственных желаний. Примерно одинаковое количество людей попросили рассказать о Леониде Андрееве и Данииле Андрееве.

Я счастлив, что Леонид Андреев – один из любимых моих писателей, самый одарённый, я считаю, русский писатель Серебряного века, из прозаиков и драматургов точно лидер – набрал неожиданно такой литературный вес сейчас. Попробую объяснить, почему, на мой взгляд, это произошло.