Один. Сто ночей с читателем

Тоже ещё одно из главных противоречий Вийона, которое так точно схвачено в знаменитом рассказе Роберта Льюиса Стивенсона «Ночлег Франсуа Вийона» (кстати, в одном из лучших стивенсоновских рассказов): мы понимаем, что он человек греховный, – и вместе с тем мы бесконечно симпатизируем ему, мы любим его, мы на его стороне. Почему? Не только из-за таланта же, наверное. А потому, что Вийону присуще сознание своей греховности, и среди всех, уверенных в своей праведности, он один по-настоящему религиозен, потому что он сознаёт глубину своего падения, сознаёт свою бездну.

И, конечно, его сочинительство – это не попытка оправдаться, но это попытка как-то посильно искупить, попытка принести Богу свой единственно возможный дар. Очень важно, что в метафизике творчества Вийона нет самооправдания. Он просто говорит: «Господи, зато из глубины моего падения я вижу такие звёзды, которые я тебе и преподношу». На этой антиномичности, на внутренней противоречивости человека позднего Средневековья построено потом в европейской культуре всё самое великое.

Я, кстати, уверен, что Шекспир понятия о Вийоне не имел, но антиномичность Гамлета, чьи монологи так похожи на вийоновские баллады («Я всеми признан, изгнан отовсюду»), – это та гамлетовская традиция, глубоко христианская, которая началась до «Гамлета». Вийон потому так и соткан из противоречий, что это для него единственное органичное состояние.

Он весь из этих противоречий, и они не дают ему ни в чём обрести опоры: ни в гедонизме, ни в любви, ни в преступлении, ни в развлечении – ни в чём. Вийон не знает покоя, Вийон нигде не может укорениться. И вот это – состояние человека, который переполнен презрением к себе и одновременно восхищением перед своими великими возможностями.

Сохранился единственный портрет Вийона, которым украшено было первое издание 1489 года. Вот там Вийон изображён с таким горько-скептическим лицом! Надо сказать, что, когда Стивенсон описал его в своем рассказе (этот низкий лоб, рыжие клочковатые волосы, вихры, несколько выдвинутая вперёд нижняя челюсть), он, конечно, исходил не из этого портрета. Ему нужен был просто человек, одержимый внутренними бурями, резкий контраст между гением и низменной внешностью.

Что я советую о Вийоне прочитать? Прежде всего «Ночлег Франсуа Вийона» Стивенсона. Конечно, пьесу Эдлиса «Жажда над ручьём» (сейчас немножко дурным тоном считается хвалить Эдлиса, но мне кажется, что это был прекрасный драматург). И, конечно, пьесу Павла Антокольского, лучшее его произведение, драматическую поэму «Франсуа Вийон».

Ты здесь живёшь, Инеса Леруа.
Ты крепко спишь, любовница чужая.
Ты крепко двери на ночь заперла
От злых людей. А утром, освежая
Лицо и руки в розовой воде,
Ты вспомнишь всё, чего мы не сказали
Тогда друг другу. Никогда, нигде
Не повторится этот день. Он залит
Чернилами и воском. Искажён
Дознаньем. Пересудами оболган.
Мне нужно потерять пятнадцать жён,
Чтобы найти тебя. Как это долго!

Точнейший синтез лирического чувства, цинизма, оскорбления – вот то, что там увидено, поймано. И, конечно, сам Вийон в эренбурговских переводах, в переводах Ряшенцева, а может быть, и во французском оригинале. Достаточно просто приноровиться к тому сочетанию научного и грубого стиля, который и составляет основу всякой поэтики.

[16.10.15]

Совершенно для меня неожиданно порядка десяти человек хотят лекцию про Золя. Я неосторожно сказал, что это мой любимый французский прозаик (может быть, вообще любимый мой европейский автор). Я, пожалуй, эту заявку приму.

Как всегда, первый час я отвечаю на вопросы.

– В отпуске прочитал «Прощание с Матёрой». По-моему, это не «Прощание с Матёрой», а «Прощание с Россией». Как после этого Валентин Григорьевич мог писать, как он мог помогать коммунистам с их программными документами?