Один в Антарктике

Кое-как разломав плитку мясного бульона, он бросил ее в вакуумный судок, туда же положил овощей и картофеля. Когда суп был готов, он начал хлебать его, заедая намазанными маслом галетами, и почувствовал, как с каждым глотком отступает боль. Минут двадцать спустя он, обливаясь потом, ел дымящееся жаркое. "Какое-то волшебство. Вот что значит еда. Чувствуешь себя совсем другим человеком". Но тут он совсем сомлел и снова опустился на постель. "Мой "Пингвин-мажор"! Черт возьми, я разбил бутылки! Придется все начинать сначала".

Проснувшись, он почувствовал прилив сил. Он встал, оделся и начал убирать из прихожей снег. Солнце ярко светило. Лопаткой, зажатой в правой, здоровой руке, он сперва выгреб снег внутрь помещения. После этого он смог открыть наружную дверь. Воздух был неподвижен. Было тепло. Тепло! О тепло! Ни один день не был встречен с такой радостью, как этот, никогда мир не был столь желанным и манящим. "Куда же ты подевалась, пурга? Будто никогда и не держала меня в своих объятиях".

Медленно, спотыкаясь, с трудом переставляя ноги, он побрел по сугробам к озеру. Снег был настолько плотен, что ноги почти не проваливались. С сияющим лицом он побрел через озеро к пингвиньей колонии. Оттуда не доносилось ни звука. На тех склонах, которые были меньше всего защищены от ветра, пингвины сидели возле пирамидок снега, наметенных с подветренной стороны. Не было видно ни одной закоченевшей, неживой птицы. Подветренные склоны, покрытые толстым слоем снега, были испещрены темными отверстиями, из которых то и дело выглядывали изящные черные головки с любопытными носами. Ни ветерка, ни облачка.

Он поднимался и опускался по склонам колонии, остановился, чтобы поднять табличку с надписью "Полярная ферма "Пингвин"". Счистив с нее ледяную корку, он прочно укрепил ее основание камнями. Птицы не издавали ни звука. Даже поморники молча отдыхали от полета на теплых вершинах утесов. Во всей колонии Форбэш насчитал всего лишь трех мертвых пингвинов.

Вокруг темных камней, темных голов и спин пингвинов быстро таял снег: они поглощали тепло. Через день почти все они освободятся от снега. Форбэш остановился возле пингвина и свободной рукой расчистил вокруг него снег. Оба яйца, крепко зажатые между ног пингвина, были еще теплые. Птица заморгала и отвернулась, когда Форбэш приподнял ее над яйцами. "Ну, что я тебе говорил? Что я тебе говорил? Ты в безопасности". Хотя мне незачем было говорить им это. Они и так все знали. Вот мы и выкарабкались.

Воздух был неподвижен, солнце стояло высоко над западными грядами гор, отражалось в ледяных складках Эребуса, который едва курился, заливало светом острова пролива. Голубые ледяные поля тянулись на север, покуда хватал глаз. Вдруг Форбэш услышал какой-то непривычный звук (он походил на шум горного ручья, пробивающегося меж камней, просачиваясь сквозь мох и кочки) и тут понял, что для пингвинов испытание только началось. Как только снег растает, колонию затопит. Он уже видел первые признаки потопа: это журчали ручейки, проникающие между камешками гнезд, и сбегали по ложбинкам и лощинам в озеро, прячась под ослепительными сугробами, оставшимися после пурги.

9

Старшот подгонял собак. В то время когда Форбэш прислушивался к зловещим шорохам наводнения, упряжка Старшота мчалась по припаю, огибая язык глетчера Эребус. Он бежал на лыжах вдоль трещины, шедшей от глетчера к острову Недоступному; возле нее расположились со своими детенышами тюлени. От трещины расходилась сетка трещины поменьше. Переведя дыхание, он выругался: собаки, вместо того чтобы бежать прямо к мысу Эванс, норовили повернуть в сторону тюленьего лежбища. Старшоту пришлось сбросить лыжи. Сперва он ловким движением скинул ту, что была ближе к санкам, и она побежала рядом с санками, и в это время он, ухватившись за ручки, ступил свободной ногой на полоз, потом, наклонясь, подхватил лыжу и положил ее на санки, подсунув под веревки, которыми был привязан груз. Затем, стряхнув лыжу с другой ноги, стоя на одной ноге и держась рукой за санки, поймал эту лыжу и положил ее рядом с первой. "Оук, Батч, болван ты этакий! Оук, оук!" - покрикивал он, проделывая все эти акробатические номера, чтобы заставить вожака - крупного белого пса с пегим пятном на левом ухе - подать вправо.

Батч оглянулся через левое плечо на Старшота, свесив язык и требуя похвалы его старательности. "Оук, оук, Батч. Вот я тебе задам, упрямая, паршивая псина!" Старшот прыгнул в своих неуклюжих маклаках в сторону и, подбежав к головной собаке (всего в упряжке было девять псов), схватил ком лежалого снега и угодил Батчу в левый глаз, заставив его, наконец, повернуть. "Фьить, собачки, фьить, милые. Фьить, Пибрейн, фьить, Пинатс. Имиак, Сингарнет, Селуток, фьить!"