Один в поле

— И вот как с вами разговаривать? Вы знаете, что я могу плюнуть на расследование, поверить вам и сообщить в Столицу, что один из заключенных в драке убил другого. Поскольку срок вам добавить нельзя — у вас и без того бессрочная каторга, — скорее всего, вас приговорят к смертной казни. Вы этого хотите?

Рой молчал.

— Хорошо, я дам вам время подумать…

* * *

«Не спать, только не спать…»

Приказы, которые твердил себе Рой, помогали мало. Он стоял навытяжку на маленьком пятачке посреди плаца, а рядом, сменяя друг друга через каждые два часа, дежурили дюжие надзиратели. Как только заключенный начинал заваливаться на бок, его встряхивали, «взбадривали» электрошокером или ударом дубинки и снова ставили на ноги. Пытка продолжалась вторые сутки, а если учесть, что в ту памятную ночь поспать ему не удалось, то третьи.

Каторжники сновали вокруг по своим делам, кто с сочувствием, кто со злорадством посматривая на строптивого товарища. Он почти не видел их — пот заливал глаза, а вытереть его было нельзя — руки скованы за спиной наручниками. Зверски болели порезы — по ним, радуясь дармовому пиру, сновали мухи, — кружилась голова, хотелось пить. Порой Рою казалось, что он, плюнув на охранников, сходит со своего места, идет в казарму, где в углу в жестяном баке всегда есть вода, открывает кран и подставляет под бьющую струю руки, на которых уже почему-то нет «браслетов». И пьет, пьет, пьет ледяную вкусную воду, которая все не кончается и не кончается…

Удар дубинки вырвал его из сна, равнодушные руки снова поставили по стойке «смирно».

«Я же только что пил, — мозг отказывался работать. — Почему же рот сухой, как… как…»

В памяти начались провалы. Ему то казалось, что он все еще в горах и сейчас пора выходить на боевое дежурство, то что он опаздывает в цех на смену… И только боль от удара позволяла понять, что звон в ушах — вовсе не заводской гудок или боевая тревога…

Время от времени Рой видел перед собой господина старшего надзирателя с шевелящимися губами. Из-за шума в ушах он ничего не слышал и только досадливо морщился: неужели этот назойливый человек не понимает, что он сейчас занят. Очень занят.

Рой сейчас беседовал с теми, кто к нему приходил: с мамой, с отцом, с капитаном Фогуту… Беседовал молча, чтобы не услышали те, кого он не хотел видеть. Очень хотелось поговорить с Зарисом, но тот лишь улыбался издали и грозил пальцем: не время, мол… А за ним толпились другие знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые фигуры…

— Вы желаете его убить? — безразлично спросил господина старшего надзирателя, стоящего у окна административного блока, его заместитель: внизу, покачиваясь на подгибающихся ногах, заключенный Гаал держался из последних сил — охранники вынуждены были хватать его за плечи каждые две-три минуты, потому что никакие «взбадривания» уже не помогали. — Ясно ведь, что он ничего не расскажет.

— Я хочу его сломать, — пожал плечами начальник. — Мне абсолютно все равно, кто зарезал этого Щагу. Чем больше сброда сгинет здесь, тем чище воздух будет там, — он мотнул подбородком в сторону севера. — В Столице. Заключенного Гаала, если честно, следовало поблагодарить за то, что раздавил эту мразь, но…

Господин старший надзиратель отошел от окна.

— Но он силен, упорен и еще не потерял благородства. Он может стать лидером, сильным лидером, а лидеры мне здесь не нужны. Здесь должен быть один лидер, — он постучал пальцем себя в грудь. — Распорядитесь, чтобы заключенного отвели в карцер и дали отдохнуть… Четыре часа. Потом продолжим. Но уже снаружи ограды.

— Через четыре часа будет темно, — осторожно заметил заместитель. — А в темноте, как вы знаете…

— Да, я это знаю. Капрал должен сломаться или сдохнуть. В любом случае, Капрала больше быть не должно. Либо его будут звать Гнилью, Стукачом или еще как-нибудь похоже, либо никак. Выполняйте!

* * *

Те несколько часов, что Рой провалялся на ледяном бетонном полу, залитом гнилой водой на ширину ладони — карцер был расположен гораздо ниже уровня земли, — пролетели, как один миг. Он вдоволь напился, не думая, какая это вода — она ему казалась чище родниковой, — и немного отдохнул.

«Спасибо, господин старший надзиратель, — думал он, когда охранники опять волокли его куда-то, словно мешок. — Спасибо за такой подарок… Мы еще поборемся, господин старший надзиратель…»

В карцере было темно, но снаружи оказалось нисколько не светлее, и заключенный понял, что день уже закончился. Гаал готов был к тому, что его снова поставят по стойке «смирно», заставив так провести еще одну ночь, такую же, как прежнюю, когда назойливых мух сменили огромные комары, густо облепляющие открытые части тела и норовящие пробить длинными хоботками плотную ткань комбинезона. Но его волокли гораздо дальше, ненадолго остановились, переговорили с кем-то — звуки доносились невнятно, будто через слой ваты — и потащили дальше.