Одиннадцать бестолковых

Димка не защищался. Словно не слышал. Гвоздем сверлила мысль; что теперь скажет Серега? Предал!..

— Чего вы на него напали, — вступился за Димку Борька. — Рыцарь! Побежал! Просто он последним стоял на лестнице, внизу.

Сам Борька был доволен собой. Держался достойно. Если бы не дрогнули тылы, он бы так просто не оставил поле сражения.

— Вообще-то, напрасно поддались панике, — сказал Борька. — Я думаю, ударить он не посмел бы.

Братья-близнецы переглянулись. Им было стыдно за позорное бегство. Мишка замедлил шаг.

— Ну что же, давайте вернемся.

— Скажешь тоже! — встрепенулся Димка. — Вы не знаете его отца! Хорошо, что успели убраться. Так бы накостылял — будь здоров! Ведь предупреждал вас, не послушались.

Валя Зайцева вспомнила о новом фильме и посмотрела на свои часики.

— Ну, мальчики-девочки, я пошла.

— Обожди, — сказал Борька. — Как же так? Надо обсудить ситуацию.

— О боже! — театрально повела глазами Валя. — Снова собрание! Ну зачем совать свой нос куда не просят. Чего еще обсуждать!

— А может быть, все-таки посидим? — с робкой надеждой предложила звеньевая и остановилась возле свободной лавочки. — А то что завтра Елене Аркадьевне скажем? Дела интересного не придумали, с Шубиным ничего не выходит.

— Почему не выходит? Надо бороться.

Валя Зайцева искоса насмешливо взглянула на Борьку.

— О боже! Дон Кихот! Он будет бороться! Глупости! Отец Сережки пьяница, опустившийся тип, и ничто его не исправит. Ты же видел его лицо! Страшное. С таким лицом можно сыграть в фильме роль грабителя и убийцы.

— Ого, загнула! — восторженно хохотнул Андрюшка и плюхнулся на скамейку.

Воспитанный Борька обождал, пока усядутся девочки. А когда все сели, места ему не оказалось. Но Борьке и не понадобилось места. Он собирался держать речь.

— Итак, — сжав поднятый кулак, сказал он, — теперь я на сто процентов уверен, что мы должны действовать. Действовать решительно, твердо и немедленно. Нам нанесено коллективное оскорбление…

Сабина, сидевшая с краю, вдруг сердито вскинула на него большие глаза.

— Борис! Ну зачем ты?

— Что зачем?

— При чем тут оскорбление? — На матовых щеках Сабины выступили красные пятна. А ведь всегда была такая спокойная и выдержанная! — Знаете, я представила Сережину жизнь, — сказала она тихо, будто самой себе. — Это страшно… Мы что-то должны сделать для него. Я не знаю что, но обязательно должны.

Димкино сердце наполнилось благодарным теплом. А разве он не мечтает помочь другу! Но как? Что они могут?

— Мой папа рассказывал, — послышался пискливый голос Вали-толстенькой, — что у них на стройке одного пьяницу обсуждали на профсоюзном собрании.

— И мы можем сходить к нему на работу, — тотчас сказала Валя Галкина. — Узнаем, где он работает, и сходим. Попросим, чтобы его тоже обсудили на собрании. Это хорошо. А какие еще будут предложения?

— Снова пойти к нему всем звеном, — храбро сказал Мишка.

— Нет уж, дудки! — поджала губки Валя Зайцева. — Выслушивать ругательства и оскорбления? Не желаю! А если говорить по правде, то я не верю, что мы что-то можем сделать. Напрасно все это.

— Ах, вот как! — воскликнул Борька. — Значит, ты будешь спокойно наблюдать, как у нас на глазах гибнет наш друг?

Борька был заводной, зажигался, как спичка. И голос у него в такие минуты звенел, будто; струна.

— Пожалуйста, если ты можешь на это спокойно смотреть, не держим. Уходи! Без тебя обойдемся!

Но и Валя оказалась с характером. Вскочила и секунду сквозь прищуренные веки с презреньем; глядела на Борьку.

— Болтун! Дон Кихот! — И пошла, не оборачиваясь, как на пружинках, по бульвару, усыпанному желтыми листьями.

— Кто еще не желает оставаться? — проводив ее взглядом, мрачно спросил Борька.

Больше, конечно, никто не тронулся с места. Однако после ухода Вали Зайцевой разговор как-то не клеился. Все были вялые, подавленные, и ничего по-настоящему толкового для облегчения Серегиной участи никто предложить не мог. Тогда так договорились: дома еще каждый хорошенько помозгует, а завтра придут к школе за час до занятий, обсудят все и, может быть, удастся выработать какой-то план действий.

Валя Галкина и этим была довольна: все-таки время не пропало даром, хоть о чем-то договорились. Только одно плохо — Елене Аркадьевне ничего нельзя сказать. Борька всех убедил, что это должно делаться в полнейшей тайне, даже учительница ничего не должна знать. «А может быть, это и хорошо, — в конце концов решила звеньевая. — Так намного интересней, дружней, да и тайна будет настоящая».

Глава 4. Листок, спрятанный под клеенкой

Димка не находил себе места. От переживаний у него пропал аппетит. Он так лениво и рассеянно тыкал вилкой в котлету, что мать подозрительно спросила:

— Ты, случаем, не подрался? Или неприятность какая?