Одиннадцать видов одиночества

Повисло молчание. Вдруг Уолтер понял, что прервать его должен он.

Поднявшись со стула, он проговорил:

— Что же, Джордж… Не смею вас больше отвлекать.

Кроуэлл поспешно вскочил и обошел стол, протянув вперед обе руки: одну — чтобы пожать Уолтеру руку, а вторую — чтобы положить ему на плечо, пока они шли к двери. От этого жеста, одновременно дружеского и унизительного, у Уолтера кровь вдруг вскипела и прилила к горлу. В это ужасное мгновение ему показалось, что он сейчас зарыдает.

— Ну что, сынок… — сказал Кроуэлл. — Удачи.

— Спасибо, — отозвался Уолтер. Он очень обрадовался, что голос ему не изменил, и даже повторил с улыбкой: — Спасибо. Прощайте, Джордж.

На обратном пути к своей ячейке Уолтер Хендерсон должен был преодолеть расстояние примерно в пятьдесят футов, и он сделал это с большим достоинством. Огибая чужие столы, временные обитатели которых бросали на него робкие взгляды либо, казалось, очень хотели на него взглянуть, он прекрасно сознавал, что на его лице — пусть и едва заметно — отражается все же целая буря чувств, которую он с таким успехом загнал внутрь. Эта сцена была словно вырезана из кинофильма. Сначала камера развернута таким образом, что события представлены с точки зрения Кроуэлла, потом она откатывается назад и дает общим планом всю контору, через которую одиноко и величественно движется фигура Уолтера; затем его лицо дается долгим крупным планом, который сменяет нарезка из других крупных планов — коллеги отрываются от работы и оглядываются на идущего (у Джо Коллинза на лице написана тревога, Фред Холмс пытается скрыть радость), — и опять точка зрения Уолтера: он вдруг видит спокойное лицо ни о чем не подозревающей Мэри, своей секретарши, — она ждет его возле стола, в руках у нее отчет, который Уолтер просил напечатать.

— Мистер Хендерсон, я надеюсь, что все в порядке.

Уолтер взял у нее отчет и уронил на стол.

— Оставь, Мэри, — сказал он. — И знаешь, сегодня можешь быть свободна, а с утра зайди в отдел кадров. Тебя прикрепят к кому-нибудь другому. Меня только что уволили.

Сначала у нее на лице появилась легкая недоверчивая улыбка: она решила, Уолтер шутит, — но потом вдруг побледнела и занервничала. Она была еще очень молода и не слишком умна, а на секретарских курсах ей, вероятно, не рассказали, что такое вообще бывает: твоего непосредственного начальника могут уволить.

— Ох, мистер Хендерсон, какой ужас! Я даже… но почему они так поступили?

— Даже не знаю, — ответил Уолтер. — Наверное, накопилось по мелочи.

Он принялся открывать ящики стола и с силой заталкивать их обратно, собирая свои пожитки. Их оказалось не много: пачка старых личных писем, высохшая авторучка, зажигалка без кремня и полплитки шоколада в упаковке. Вид этих предметов явно произвел на девушку сильное впечатление: она не отрываясь наблюдала, как он раскладывает их по кучкам и рассовывает по карманам. С подчеркнутым достоинством он выпрямился, обернулся и, взяв с вешалки шляпу, надел ее.

— Не волнуйся, Мэри, на твою судьбу это никак не повлияет, — сказал он. — Утром тебя назначат на другую должность. Ну что ж… — Он протянул руку. — Удачи!

— Спасибо, и вам тоже. Ну, тогда… хорошего вечера? — Тут она поднесла руку с обкусанными ногтями к губам, пряча неуверенный легкий смешок. — То есть прощайте, мистер Хендерсон.

Дальнейшая часть сцены разворачивалась возле кулера. При виде подошедшего Уолтера в холодных глазах стоявшего там Джо Коллинза мелькнуло сочувствие.

— Я ухожу, Джо, — сказал Уолтер. — Меня турнули.

— Не может быть! — Удивление Коллинза было явно напускным, из доброго отношения: не мог он не догадываться. — Господи, Уолт! С ума они посходили, что ли?

Тут в беседу включился Фред Холмс — с печальным видом, на самом же деле очень довольный:

— Да, дружище, вот жалость-то…

Уолтер прошел вместе с обоими собеседниками до лифта и нажал кнопку «вниз»; вдруг отовсюду к нему стали подходить и другие — грустно, сочувственно протягивая руки.

— Уолт, мне очень жаль…

— Удачи, старик…

— Не пропадай, ладно, Уолт?…

Кивая, улыбаясь, пожимая протянутые руки, Уолтер повторял: «Спасибо», «До свиданья» и «Обязательно». Потом возле двери одного из лифтов зажегся красный свет, брякнул звонок — динь! — и еще через мгновение дверь открылась и голос лифтера буркнул: «Вниз!» Уолтер зашел в кабину, все с той же застывшей улыбкой, бодро махая на прощанье рукой всем этим лицам, исполненным серьезности и без умолку что-то говорящим, — и наконец дверь лифта с грохотом закрылась и кабина тихо нырнула в пространство: сцена обрела идеальный финал.

Все время, пока лифт ехал вниз, Уолтер стоял с совершенно дурацким видом человека, полностью удовлетворенного жизнью: щеки раскраснелись, глаза сияют, — и, лишь оказавшись на улице и ускорив шаг, он в полной мере осознал, насколько доволен собой.