Одиннадцать видов одиночества

Эта мысль до того его потрясла, что он сперва помедлил, а потом и вовсе остановился и почти минуту простоял, привалившись спиной к облицовочному камню цокольного этажа какого-то здания. По затылку под шляпой побежали мурашки, а пальцы принялись нервно теребить узел галстука и пуговицу на плаще. Ощущение было такое, будто он внезапно застал самого себя за чем-то неприличным и постыдным; он никогда еще не чувствовал себя настолько беспомощным и не бывал так напуган.

Вдруг его охватил непреодолимый порыв к действию, и он двинулся дальше, поправив шляпу и стиснув зубы, тяжело ступая по мостовой, стараясь изобразить, будто куда-то спешит и опаздывает по какому-то важному делу. Вообще говоря, можно ведь и рассудка лишиться, пытаясь устроить себе сеанс психоанализа — среди бела дня, посреди Лексингтон-авеню. Спасение одно — немедленно заняться делом, искать работу.

Но вот беда: он вдруг сообразил, что понятия не имеет, куда, собственно, направляется. Эта мысль заставила его вновь остановиться. Он оказался где-то между Сорок пятой и Пятидесятой улицами, на углу, ярко освещенном огнями цветочных лавок и фарами таксомоторов. Место было оживленное, сквозь прозрачный весенний воздух мимо дефилировали хорошо одетые мужчины и женщины. Первым делом следовало добраться до телефона. Он поспешно перешел улицу и завернул в аптеку; вдыхая запахи туалетного мыла, духов, кетчупа и бекона, он направился к телефонным будкам, что выстроились возле дальней стены; достал записную книжку и нашел страницу с адресами агентств по трудоустройству, в которые подавал заявления; приготовил монеты по десять центов и заперся в одной из будок.

Увы, во всех агентствах ему сказали одно и то же: по его специальности вакансий сейчас нет, и приходить не стоит, пока они ему сами не позвонят. Покончив с этим делом, Уолтер вновь стал искать записную книжку: нужен был номер знакомого, который около месяца назад говорил, что в его конторе, возможно, вот-вот появится вакансия. Во внутреннем кармане книжки не оказалось; он принялся шарить по всем карманам — и в плаще, и в брюках, при этом больно ударился локтем о стену будки, — но нашел только старые письма и кусок шоколадки — те, что забрал из ящика стола. Проклиная все на свете, он швырнул шоколадку на пол и раздавил ногой, словно окурок. В будке было жарко, и от таких интенсивных движений он запыхался и готов был уже упасть в обморок, когда вдруг увидел ту самую записную книжку — прямо перед собой, на корпусе монетоприемника, где он сам же ее и оставил. Палец в отверстиях диска дрожал, и, когда Уолтер заговорил, свободной рукой оттягивая воротник сорочки, чтобы немного освободить вспотевшую шею, голос его звучал слабо и умоляюще, как у попрошайки.

— Джек, — сказал он, — я просто хотел спросить… Хотел спросить, не появилось ли новостей о той вакансии, о которой ты не так давно говорил.

— Это о какой?

— Ну, о вакансии. Помнишь? Ты говорил, что у вас там, возможно, появится место…

— А, ты об этом. Нет, Уолт, пока ничего не слышал. Обязательно тебе позвоню, если будут новости.

— Хорошо, Джек, спасибо. — Он распахнул дверь будки и уперся спиной в стену из штампованной жести, глубоко дыша, набирая в легкие прохладный воздух. — Я просто подумал, вдруг у тебя это выскочило из головы, — объяснил он — уже почти обычным голосом. — Прости, что побеспокоил.

— Черт, да ничего страшного! — ответил зычный голос из трубки. — Дружище, а что случилось? У тебя там какие-то проблемы в конторе?

— Ну что ты, — к собственному удивлению, произнес Уолтер — и тут же обрадовался, что солгал. Он почти никогда не лгал и всякий раз удивлялся, обнаруживая, что лгать так легко. Голос его становился увереннее. — Что ты, Джек, у меня все прекрасно, просто мне не хотелось… В общем, я подумал, что вдруг ты забыл, вот и все. Как семья?

Окончив разговор, Уолтер решил, что ему ничего не остается, кроме как пойти домой. Но он долго еще сидел в открытой телефонной будке, упершись вытянутыми ногами в пол аптеки, — пока на лице его не заиграла легкая задумчивая улыбка, которая постепенно растворилась и сменилась выражением спокойной силы. То, с какой легкостью далась ему ложь, навело его на одну мысль, и чем больше он к ней присматривался, тем быстрее она оформлялась в убежденное, судьбоносное решение.

Он ничего не скажет жене. Если повезет, до конца месяца он найдет какую-нибудь работу, а тем временем, хоть раз в жизни, будет справляться со своей бедой в одиночку. Нынче вечером, когда жена спросит, как прошел день, он ответит: «Нормально» — или даже: «Отлично». Утром он выйдет из дома в обычное время и вернется лишь вечером, и так каждый день, пока не найдет работу.

Ему вспомнилось выражение «возьми себя в руки» — и в том, как он взял себя в руки там, в телефонной будке, чувствовалась не просто решимость, а нечто большее: в том, как он собрал в ладонь мелочь, как поправил галстук и вышел на улицу, — в каждом движении проступало благородство.