Одиннадцатая могила в лунном свете (ЛП)

Теперь Паркер точно никогда в жизни не станет меня шантажировать. Оставалось лишь надеяться, что психически он не пострадал. Когда я уходила, Шут-Ник пребывал в состоянии глубоко шока. Надеюсь, он все-таки усвоил правило номер один из «Памятки о Чарли Дэвидсон»: не связывайся, блин, со жнецом.

Шучу, конечно. Никакой такой памятки у меня нет. Зато есть памятная сумочка. «Прада». Подделка, само собой, но все-таки.

Минуточку…

Я уже наполовину засунулась в Развалюху, да так и застыла. У меня же теперь дохренальон денег. Точнее у Рейеса. Чувак, елки-палки, настоящий гений. Но ведь я все равно могу позволить себе настоящую «Прада». Святой ежик!

Моя задница уселась на Идриса Эльбу7. То бишь на сиденье за рулем, которое крепко обнимало меня изящными изгибами, заботилось о моей безопасности в самых разных обстоятельствах и идеально согревало нижнюю половину тела путем нажатия одной несчастной кнопочки.

Вот гадство! Опять забыла, о чем думала. Ах да! «Прада»! Это нужно хорошенько обдумать. Такие важные решения сгоряча не принимают. Подобрать что-нибудь из осенней коллекции или подождать до весны, когда выйдет новая? От количества вариантов пухли мозги. А может, надо просто смотаться в «Таргет» и купить что-нибудь из оперы «как обычно»?

Я завела Развалюху (в буквальном смысле) и начала сдавать назад. Но сначала показала средний палец ангелу с длинными черными волосами и бледной кожей, который сидел на моем капоте и пялился на меня сквозь лобовое стекло.

Я вдавила педаль газа в пол. Ни капельки не впечатлившись, ангел расправил огромные крылья, на полметра поднялся в воздух и спокойненько встал на ноги перед нашим баром. Причем каждое его движение было изящнее, чем у балерины. Текучее, чем мокко латте. И круче самого Кристофера Уокена8, хотя и ненамного.

И вдруг ангел отсалютовал мне двумя пальцами. Очень по-человечески. От удивления у меня на несколько секунд округлились глаза, пока я не вспомнила, что все еще давлю на газ. Со всей дури я ударила по тормозам и ошеломленно застыла. Еще чуть-чуть, и выехала бы задом на забитую проезжую часть. Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что не раскатала по асфальту ни одного пешехода и уставилась на ангела знаменитым убийственным взглядом. Тот в ответ коснулся невидимой шляпы. Не представляя, как воспринимать этот жест, учитывая, кто его изобразил, я развернула Развалюху и поехала к Паркеру на работу.

Через пятнадцать минут секретарша Паркера сообщила, что он в суде, поэтому пришлось опять выдвигаться в путь. Уж не знаю, по какому делу Шут-Ник выступал обвинителем на этот раз, но зал суда нашелся без проблем. Несколько зрителей как раз возвращались обратно после перерыва, поэтому я пристроилась к ним и вошла в зал сразу за седым дядечкой, который страшно напоминал Полковника Сандерса9.

Мы сели в части зала позади стола обвинения. Надеюсь, Паркер меня все-таки увидит, и мне удастся как-нибудь передать ему записку с просьбой встретиться за чашечкой кофе. Я сгорала от желания узнать, есть ли у него новости о Герине.

Вот только Паркер вернулся в зал суда весь из себя такой занятой, что даже головы не поднял. Сразу стал перебирать бумажки и переговариваться с коллегой. Весь такой важный, прямо воплощение поиска истины. Не хотелось портить ему дзен на корню, поэтому я сидела молча и пыталась отыскать свой собственный дзен.

Когда в зал вошел судья, мы все встали, как будто нас своим присутствием почтил король или президент. Ну или как будто на сцене появился стриптизер, а барышни на первых рядах чересчур высокие.

Паркер вызвал следующего свидетеля. Это была женщина, которую ограбил ответчик, угрожая ей ножом. Дело, похоже, рассматривалось плевое. Чувак виновен на все сто. От него так и несло виной с того самого момента, как он появился в зале суда. Свидетельница заметно нервничала. Заикалась и постоянно переходила на нечленораздельное бормотание. Не раз и не два ее просили говорить громче, и каждый раз, когда она повторяла свои слова, ответчик ухмылялся и качал головой.

Бедняжка свидетельница была до смерти напугана, что обвиняемого только забавляло. Женщина в этой ситуации была мышкой, а здоровенный волосатый ответчик с бакенбардами прямиком из семидесятых — коброй. Из-за его поведения она заикалась все сильнее и сильнее.

Как правило, в такие моменты кожа помощника прокурора Ника Паркера уморительно багровеет. Терпения у него — как у гремучей змеи, а сочувствия — вообще полный ноль. Но на этот раз все было иначе. Паркер был раздражен, и я это ясно ощущала. Вот только ни багрового, ни алого, ни даже слабенького румянца не заметила. Какого черта? Куда подевалось все веселье?

— Прошу занести в протокол, что свидетельница указала на… — Паркер наконец-то соизволил глянуть на зрителей и заметил меня. — Указала на подзащитного. Джеймса Уи…

Паркер умолк и, глядя на меня, застыл.

Судья попытался привлечь его внимание:

— Мистер Паркер?