Одиннадцатая заповедь

— Товарищи! — начал он твердым голосом. — Для меня большая честь стоять здесь в качестве вашего кандидата. С каждым днем я все более и более убеждаюсь, что русскому народу нужно новое начало. Хотя мало кто из наших граждан хочет возвращения к прежнему тотаритарному режиму, но большинство жаждут более справедливого распределения богатств, созданных мастерством и трудом нашего народа.

Публика снова разразилась аплодисментами.

— Не будем забывать, — продолжал Жеримский, — что Россия может опять стать самой уважаемой страной на свете. Если другие страны в этом сомневаются, то, когда я стану президентом, они в этом убедятся. Товарищи, посмотрите на улицы Москвы. Да, вы увидите на них мерседесы, БМВ и ягуары, но кто сидит в этих машинах? Одно лишь привилегированное меньшинство. И это привилегированное меньшинство надеется, что президентом станет Чернопов, чтобы и дальше жить так, как никто в этом зале не может даже надеяться. Друзья мои, товарищи, пришло время, когда богатства — ваши богатства — будут распределены между многими, а не между считанными единицами. Я жду того дня, когда в России будет больше скромных машин, чем лимузинов, больше рыболовных лодок, чем роскошных яхт, и больше больниц, чем тайных счетов в швейцарских банках.

Зал снова взорвался продолжительными аплодисментами. Когда шум наконец утих, Жеримский понизил голос почти до шепота, но каждое его слово было отчетливо слышно во всех концах зала:

— Когда я стану вашим президентом, я не буду открывать банковские счета в Швейцарии — я стану открывать фабрики в России. Я не буду проводить время, отдыхая на роскошной даче, — я буду день и ночь работать в своем кабинете. Я посвящу свое время служению вам и буду более чем удовлетворен президентской зарплатой, вместо того чтобы брать взятки у вороватых олигархов, которые заинтересованы только в том, чтобы грабить народ.

На этот раз аплодисменты были такими бурными, что прошло больше минуты, прежде чем Жеримский смог продолжать.

— В этом зале, — сказал он, указывая пальцем на собравшихся журналистов, — присутствуют представители международной прессы. — Он помолчал, сжал губы и добавил: — И я могу сказать им: добро пожаловать!

Эта фраза аплодисментов не вызвала.

— Однако позвольте мне напомнить им, что когда я стану президентом, им нужно будет находиться в Москве все время, а не только перед выборами. Потому что России тогда не будут нужны подачки от так называемой «Большой семерки», она снова станет полноправным участником международных дел. Если президентом станет Чернопов, американцы будут больше интересоваться взглядами Мексики, чем взглядами России. В будущем президенту Лоуренсу придется слушать то, что говорите ему вы, а не разглагольствовать перед мировой прессой о своей любви к «царю Борису».

По залу пронеслись смешки.

— Он может кого угодно называть по имени, но меня он будет именовать «господин президент».

Коннор знал, что американские средства массовой информации сообщат об этом замечании всем людям — от Атлантики до Тихого океана — и что каждое слово речи Жеримского будет проанализировано в Овальном кабинете.

— Друзья мои, осталось восемь суток до того дня, когда народ примет решение, — сказал Жеримский. — Давайте используем каждую минуту этого времени, чтобы обеспечить нашу решительную победу в день выборов — победу, которая возвестит всему миру, что Россия снова стала великой державой, с которой необходимо считаться на мировой арене. — Он возбуждался и говорил все громче и громче. — Но сделайте это не ради меня. Сделайте это даже не ради коммунистической партии. Сделайте это ради будущего поколения россиян, которые тогда смогут сыграть свою роль представителей великой нации. Тогда вы подадите свои голоса, зная, что мы снова можем позволить русскому народу стать настоящей силой.

Он сделал паузу и оглядел своих слушателей.

— Я прошу только одного — права руководить этим народом.

И, опять понизив голос почти до шепота, он закончил:

— И знайте: я — ваш слуга.

Жеримский отступил назад и широким жестом развел руки. Слушатели встали, как один. Эффектная концовка речи заняла сорок семь секунд, и на мгновение Жеримский оставался неподвижен. Он сделал шаг сначала вправо, потом влево, каждый раз поднимая то правую, то левую руку, но не больше, чем на несколько секунд. После этого он низко поклонился и двенадцать секунд не двигался; затем он выпрямился и тоже стал аплодировать.

Оратор оставался на сцене еще несколько минут, снова и снова повторяя некоторые из своих прежних жестов. Когда он решил, что выжал из аудитории все аплодисменты, какие мог, он спустился со сцены; за ним последовали его приближенные. Он шел по центральному проходу, и шум становился громче, чем раньше, люди начали протягивать к нему руки; он их пожимал, медленно продвигаясь к выходу. Коннор не отрывал от него глаз. Даже когда Жеримский вышел, шум еще долго не умолкал. Он затих только тогда, когда публика начала расходиться.