Одиннадцатый цикл

Неизвестно, сколько всего существует Владык. Сущность многих из них неподвластна воображению – однако есть и те, кто обладает своим сложившимся образом. Как известно, Сопрано, извечно стенающая, сеет голосом смерть. В академиях Музеи принято возносить ей молитвы о вдохновении. Среди прочих есть Анеизо – Владыка с тремя головами и тремя парами рук, кто прикрывает на одной голове рот, на другой – глаза и на третьей – уши, ибо, если даст волю всем трем чувствам, откроется свету его худший кошмар.

– «Народные предания о Владыках: научный труд». Тьяго Ганме

Со звона Утреннего Колокола минуло по меркам смертных три дня – и все три дня Семя почти неотрывно сосало ветвь, что сочилась живицей, как грудь молоком. Тело его вытягивалось, набирая массу и наращивая силу в сухих мышцах.

В какое загадочное царство его исторгло. Среди извитых катакомб и коридоров утеса Морниар копошилось живое безумие; то и дело волной накатывал бесплотный топот грузных, как бревна, ног, пролетая мимо, растворяясь в дали.

Семя сопровождала Дева-Матерь – гибкое и высокое существо в облачении из эфемерной тени, подернутой мерцанием звезд. Из-под капюшона смотрело подобие лица с узкими прорезями глаз и слепком губ, но без носа – как будто фарфоровая маска, но маска ли, неведомо. Рук по бокам было три, и все без плоти, без мышц, словно из чистой глазури. Сложенные узкие кисти отвесно оттянуты вниз.

Слои необъятных одежд раздвинулись, и из недр выпросталась еще одна бескровная сухая рука с фонарем. Луч светил странно, будто расталкивая оцепенелые тени, что перевивались вокруг него в причудливой пляске.

Длинные ходы подчас обрывались резкими провалами, что сбивало с толку, не давая отличить верх от низа. Путь было не запомнить; он сводил с ума, однако Дева-Матерь не терялась в коридорах ни на секунду – и по пятам за ней шло Семя.

Зерубы бродили по этому лабиринту словно во сне. Неприкаянными духами бесцельно парили тени, словно отклеившись от стен, на которые их отбросило.

Здесь мокро шлепала плоть, выли, звучно стенали – так, как стенал бы горюющий великан. Здесь даже Безмолвие обладало голосом и нашептывало в уши из сумрака за спиной.

Раз, второй, третий неведомые сущности испытывали, ощупывали Семя. Зала сменялась залой. Где-то на монаршего отпрыска извергли поток света из отверстых пастей. Где-то зеруб с вороньей головой запустил ему пальцы в серебряные пряди, и те вдруг заострились, напряглись, порезали руки белыми молниями. Зеруб равнодушно наблюдал, как бисеринки крови из порезов, вопреки силе тяжести, капают вверх.

Все отметили необычные свойства волос. Еще они становились гибкими и острыми, точно проволочные пилы, и тело вторило им: то дубело тверже стали, то гнулось, словно гуттаперчевое.

В конце концов вороны хитрой наружности заключили так:

– Крепкое и здоровое тело. Не то что у Кэйлу. Но нет воли. Глаза пусты и бездушны, таят в себе нетронутый туман Нифа. Большие возможности. Много сил после живицы. Можно положиться.

И вся стая каркнула в безликом единодушии.

* * *

И вновь устремилось Семя по петляющим ходам, по обширным коридорам, в которых Дева-Матерь казалась меньше. Прошли через неприглядные с первого взгляда двойные двери на круглую песчаную арену.

Вверх, покуда хватало глаз, взметался каскад балконов, а за балюстрадами виднелись самые загадочные из местных обитателей – Владыки. Даже просто уловить их черты, наметить глазом контуры несуразных тел уже было нелегкой задачей.

Нагое Семя с любопытством взирало на них снизу вверх, как вдруг раздался голос.

– Узрите одиннадцатое Семя, о собратья Владыки, и возликуйте, – произнес некто безголовый в мантии, на которой шевелились фантасмагорические узоры.

Тут из-под его воротника возникли три бескостных руки-щупальца, как три головы гидры. Одну ладонь перечерчивал рот – из него и доносились слова, – другая сжимала большой глаз, устремивший на Семя пронзительный взгляд. Остальные конечности извивались в воздухе змеями.

– Возликуйте, ибо кровь властелина вашего породила новое Семя! Возликуй, мой властелин, ибо ты узрел свое чадо!