Одиннадцатый цикл

– Из нас! – воскликнул отец. – Каждую тысячу лет ростки Зла всходят вдали от человеческого мира и растут, напитываются нашими грехами. Из-за этого монарх породил первое Семя. Вначале бесполое, оно со временем стало женщиной по имени Сэльсидон – чадом первого Цикла, отпрыском королевской крови. Она созвала союзников и сразила Зло, а сердце его принесла в жертву, чтобы создатель сотворил нам землю, где мы теперь живем, растим еду, трудимся. И грехи людям были отпущены, потому что срезали их с Минитрии, как гнойный нарост.

Отец указал на утес Морниар за полосой широкого луга, несущий свой грозный неусыпный караул.

– А колокол, сын, называется Утренним. Он возвещает, что с рождением Семени, одиннадцатого в своем роду, пришла и новая эпоха. Теперь Архонт, хвала его безграничной мудрости, добавит к году один месяц, и станет их одиннадцать.

Я терла одной голой ступней о другую, слушая вполуха.

– У Владыки Эймира уже было одиннадцатое Семя. – Слова сами прогрызлись из моего подсознания, застали меня, полусонную, врасплох. Я тут же прикусила язык.

Мама вздрогнула, и Том опять захныкал. Фредерик, вмиг побелев, убрал руки за спину и отшатнулся. Один Бен ничего не понял.

Побагровевший отец пронзил меня бешеными глазами навыкате.

– Как ты смеешь звать Верховного Владыку по имени?!

Колокол теперь как будто звонил по мне. Казалось, он расколет повисшую тишину на куски.

– Извини, отец!

– Не было никакого одиннадцатого Семени! – Он за руку потащил меня в дом.

– Прости, прости!

– Не было его! О нем не вспоминают! Не вспоминают! – громом повторял он – скорее себе, чем мне, – и с каждым разом в голосе добавлялось надрыва.

– Отец, пусти! – По моим горящим щекам катились слезы. Дремота в один миг развеялась. – Извини, молю, извини! – Я едва не срывалась на визг.

– Ничего, больше не вспомнишь! Отучу!

Колокол продолжал ронять удары, пока мир затапливало светом. Отец перегнул меня через колено, уж держа наготове ремень с железной пряжкой.

Едва ли за колокольным боем кто-то слышал, как меня наказывают.

Глава вторая ДАЛИЛА

В нашем мире две самые страшные чумы. Первая зовется гнилью и, не различая ни племен, ни сословий, заживо выедает зараженных изнутри. Эта хворь столь черна, будто стекла с ночного небосвода. Вторая чума – забвение. Преданный забвению бесследно вычеркнут из жизни и памяти – но откуда известно, что он был? Ответ прост: оставшуюся после него пустоту ни с чем не спутать.

– Из высшего учения школы для Праведниц

Не помню, когда колокол умолк. Я сидела на деревянном крыльце нашего дома и вытирала слезы. Мягкое место горело огнем. Вся семья зашла внутрь, а я отдалась в плен осенней прохладе, не вытерпев общего неловкого молчания.

Бдительное око Верховного Владыки, это величественное светило, вздымалось вдали над низинами, взгорьями и городами, за которыми раскинулся морской простор. Угрюмый серый мир обрастал оттенками посветлее.

Шмыгнув носом, я приобняла себя за плечи. Зябко. Унять бы дрожь…

За спиной раздались шаги, и знакомо скрипнула дверь. С момента отцовской порки я ни словом не удостоила родных. Рядом со мной на крыльцо присел Фредерик, нескладно подломив ноги-оглобли.

– Чего пришел? – буркнула я.

Он пожал плечами.

– Мама проведать велела. Она бы и сама пришла, да Том после сегодняшнего не в духе.

Лямки у него теперь были надеты как надо, вылинявшая белая рубаха заправлена в штаны.

– Зря ты, конечно, ляпнула.

– Спасибо.

Он улыбнулся. Не смог удержаться – как всегда.

– Как думаешь, это все правда?

– Что правда?

Я показала на сияющее солнце.

– Правда – это глаз Верховного Владыки?

– Тише ты! – испуганно шикнул брат.

– Что такого? Услышать он нас не услышит!

– Да не Владыку твоего я боюсь! – Фредерик оглянулся через плечо на незакрытую дверь, будто оттуда сейчас выскочит, как демон, взбешенный отец. Пронесло… однако теперь брат перешел на полушепот.

– В сказки, сестренка, я, может, и не верю, а вот что отец спустит с нас шкуру – еще как.

– Так, значит, не веришь в око?

– Верю, не верю – неважно. Важно, во что верит отец, и мне этого предостаточно. Лучше мотай на ус, да поскорее.

Он похлопал меня по коленке и встал.

Фредерик, конечно, прав. У меня перед глазами встало бешеное отцовское лицо, когда он завелся утром. Глаза не просто пылали огнем – в них был страх. Я всего раз видела его таким, застав как-то в хлеву среди коз. Он хлестал себя плетью, и между ударами я разобрала слова «забудь Семя» – их он повторял надсадным стоном. Кожаные плетки стегали его исполосованную спину, раз за разом мучительно впиваясь в плоть алеющими кончиками. Он как будто нарочно забивал ненавистное имя себе под кожу – так мне казалось.