Одиночество

— И пути ваши видим, и свет впереди, — дружелюбно похлопав по тощему плечу Андрея Андреевича, сказал Ленин. — Жизнь вашу облегчим и все для того, чтобы вы могли прочно хозяйствовать, сделаем. Не спеша, не ломая, не мудря наспех, храня государственные интересы и интересы рабочих. Уж за интересы рабочих, вы знаете, мы стоим и постоим горой. Но и рабочий класс постоит за вас. В семнадцатом году рабочий и крестьянин протянули друг другу руки и вместе свалили царя и буржуев. Рабочий и крестьянин всегда будут вместе: в этом, только в этом наша победа. Много мы пережили, много перебороли и переборем все, что может быть на нашем пути.

— Так скажи, какие же эти пути будут? — с отчаянием в голосе заговорил Фрол Петрович.

— Вот-вот, в этом и есть главная суть, — оживленно начал Владимир Ильич. — Послушайте. Мы посчитали: пять миллионов сох оказалось в наших деревнях. Но ведь есть же у нас плуги, сеялки, молотилки, двигатели. У кого они? Не у мироеда ли?

— Именно, именно, — торопливо подтвердил Андрей Андреевич.

— Да, да! Помещик и мироед душили и вас кабалой, потому что были богаты землей и машинами. Вы подумайте, сколько каторжного труда, сколько пота вы проливали, шагая с утра до ночи за хилой лошаденкой, которая и соху-то едва тащила! А мы… Мы мечтаем посадить вас на такую машину, которую вы еще не видели. Она называется трактором. Каждый трактор — замена десяти, двадцати лошадям. Сто тысяч тракторов — и мы переделаем лицо нашей деревни, лицо всей нашей земли и не будет страны богаче и сильнее во всем мире.

Крестьяне зашумели вразброд:

— Двадцать лошадей!

— Сто тысяч машин!

— Уж не обидь и наш край!

— И когда машина появится на наших полях, — с той же живостью заговорил Ленин, успокаивая мужиков едва заметным жестом, — когда электрический свет зальет города и села, когда не каждый отдельно будет обрабатывать поле, а общим, артельным трудом, вот тогда вы убедитесь, кто хочет вам добра.

— Ох, далеко до того времени, батюшка, — Фрол Петрович покачал седой головой.

— Далеко? — Ленин задумался. — Да нет, пожалуй. Двадцатью годами раньше, двадцатью годами позже, но время это придет. И уж будьте уверены, и эту задачу решим. Союз рабочих и крестьян создадим такой прочный, что никакой силе на земле его не расторгнуть.

Потом Ленин заговорил о личном интересе крестьян… Андрей Андреевич сладко жмурился. Все, о чем говорил этот рыжеватый, складный собой и очень уж ласковый к ним человек, так похоже на то, о чем мечтал он и его соседи. Только в кучку свои мысли они не могли свести, а этот так и точает, так и точает, и эдак-то славно у него получается.

«Личный антирес! — думал Фрол Петрович. — Выходит, стало быть, что поработаешь, то и полопаешь, и грабануть тебя никто не посмеет. Что ж, оно вроде ничего, ежели опять не обманут».

Но то, что потом сказал Ленин, почти развеяло сомнения Фрола Петровича.

— Налог, который мы вводим вместо продразверстки, как бы слышали, будет установлен в размере наименьшем, — сказал он, а мужики зашевелились, зашумели вразброд, заулыбались.

— Вот уж это подходяще!

В разговор вступил Калинин.

— Каждый из вас, — начал он, — наперед узнает, что он должен отдать государству на содержание школ, больниц, армии и прочего хозяйства.

— А не сказки ли ты нам загибал, Михаил Иванович? — Фрол Петрович верил и не верил. Слишком уж много сказано такого, о чем и он думал эти годы.

— Да не обидим вас, Фома неверующий. Ей-богу, не обидим. Ведь я сам из вашего брата, и недаром вы меня избрали всероссийским старостой. Уж я послежу, чтобы правительство сделало все, как тут было сказано.

Повеселевшие мужики хлопали Калинину. Потом Ленин снимался с ними. Фотограф наводил трубку, чиркал какой-то машинкой. Фрол Петрович вздрагивал.

Когда фотограф ушел, Фрол Петрович попросил Ленина, чтобы ему дали с собой «бумаги». Ленин пообещал, попрощался с мужиками, попросил Калинина устроить им проезд до Тамбова, снабдить продовольствием.

Фрол Петрович от поезда начисто отказался.

— Нет уж, мы с Андреем пёхом попрем. Сам желаю узнать, тихо ль на русской земле, что мужик думает, бумаги ваши ему почитать, речи ваши пересказать. — Он отвесил поясной поклон Ленину и Калинину. — Вроде бы просветлело у меня на душе. Воистину, все в миру перемешалось. Не бог, а человек сказал: «Да будет свет!» — и стал свет. Спасибо на добром слове. Но на сердце злоба лютая: обмана Антонову не спущу… — Он подумал и заметил, обращаясь к Ленину. — А пинжак этот сыми. Негоже в эдаком-то виде ходить. Как-никак председатель над всей Россией.

Ленин снова залился смехом.

— Да есть у меня новый, есть, надеть забыл!

— А ты женке скажи, чтоб напоминала. Ну, пошли, братцы.

Они ушли с Калининым и Немцовым, а Ленин долго стоял у окна и думал об этих людях и о тех, кто еще бродит во тьме, там, где гуляют февральские метели на безбрежных пространствах.

3