Одиночество

В Тамбов Фрол Петрович и Андрей Андреевич приехали к началу губернской крестьянской конференции. Делегатов выбирали на тайных сходках, мир снабжал их харчами в путь-дорогу, и потянулись мужики к Тамбову. Шли глухими дорогами, обходя села, в виду Тамбова останавливались… Сомнения и страх грызли их: а вдруг все посулы — обман? Крестились на колокольни, видимые издали, садились, вздыхали, передумывали тяжелую беспокойную думу. Иные возвращались назад, но те, кто обретал мужество и вспоминал воззвание, простые, сердечные слова насчет посева и прочего, потуже подпоясывали пояса, оправляли онучи и твердым шагом приближались к городу.

На заставах их встречали военные люди, спрашивали мандаты или решения сходок. У кого не было таких бумаг — тоже впускали, сажали на подводы и везли туда, где размещались уже приехавшие делегаты.

Светлые комнаты, постели с одеялами и простынями, подушки пуховые, ах, господи, благодать-то какая! И харч! Тут тебе и селедка, и щи «с куском», и каша с маслом, и чаю наливают полной мерой, и сахару дают. Эк житье!.. Век бы не выходил из этих хором?

Потом повели на конференцию.

И там ко всем с лаской и добрым словом, а «оратели» говорят только о сельской нуждишке, попреками не попрекают, насчет Антонова говорят круто, но учиненные ранее безобразия не скрывают.

— А самый-то главный, слышь, Андрей, — шептал Фрол Петрович на ухо дружку, — во-он тот, что в очках и при длинных волосьях. Уж так-то он просто и понятно докладает о наших, значитца, бедах да как над нами издевку чинили и те и эти. Эка, как душевно разговорился! Ей-богу, аж слезой прошибло!

Глядя на «орателей», вспоминая, как их привечали, ободренные смелыми словами и признанием ошибок, делегаты раскрывали рты.

— Речи их корявы и иной раз туманны до невозможности, но… Слышь, Андрей, глянь на Антонова-Овсеенко. Ишьты, как он Андрона с Выселков слушает! Так и уперся в него очками, и слова-то, слова-то на лету схватывает и все в тетрадку чиркает, все в тетрадку чиркает! Давай, Андрей, и я выскажусь. Была не была!

И вот выходит Фрол Петрович и начинает говорить про то, как оно было и что такое стряслось, да как повинны в том и кое-кто из начальства. Работали, мол, они «нежелательно», и бестолочи было очень предостаточно, а примазавшимися хоть пруд пруди, и все с мужика лыко драли, ровно он липка.

И пошел Фрол Петрович рубить направо и налево, а Антонов-Овсеенко улыбается, хлопает Фролу Петровичу, Подбадривает его словами, кричит: «Правильно, товарищ! Сообща возьмемся за насильников и бездельников, примазавшихся к Советам!»

Делегат от Горелого, что в двадцати пяти верстах от Тамбова, прочитал приговор сельского общества:

«Гоните прочь хулиганов и мародеров, нарочно не дающих заняться мирной работой. Гоните волков в овечьей шкуре. Мы постараемся преодолеть все препятствия. Думаем, и советская власть справится с недостатками в нашем государстве. Дружным коллективом и трудом восстановим хозяйство и тем поможем истинному защитнику нашему — советской власти!»

Потом посыпались решения сельских сходок, волостей и районов.

Встал Антонов-Овсеенко и сообщил новость, которая разом подняла делегатов на ноги, и мужики колотили в ладоши так, что грохот рукоплесканий эхом отдавался в зале.

Антонов-Овсеенко говорил о решении советской власти снять с Тамбовской губернии продразверстку и отозвать продовольственные отряды.

— Центральная власть, — продолжал он, — решила сильно увеличить материальные кредиты для снабжения крестьян инвентарем, хлебом, семенами, керосином, солью и другими товарами.

Снова гул голосов и аплодисменты.

Обращение к крестьянам губернии принимается единогласно: взяться вместе с советской властью за скорейшее исправление прошлых ошибок, готовиться к посеву, помочь власти и партии изжить главных врагов: Антонова, голод и хозяйственную разруху.

Делегаты покидали Тамбов и светлые хоромы с обильными харчами не совсем охотно. Впрочем, их не торопили. Они ходили по учреждениям, рассказывали о своих нуждах, и там были с ними очень вежливы и ни одно слово не пропускали мимо. Поди пропусти! Антонов-Овсеенко все знает, все видит и бюрократов ненавидит.

Пятьсот делегатов возвращаются в деревни. В их котомках и решение снять продразверстку. Пятьсот человек расскажут о том, что они видели и слышали, прочтут «бумаги». Их будут слушать тысячи. Быть может, кто-то не поверит им, быть может, многих Сторожев вычешет плетьми, забьет языки в глотку, отберет «листы», но ведь всем рот не заткнешь!

И вот шумной толпой гуляет по Тамбовщине слух: советская власть за мужика встала!

Глава девятая

1

Из Тамбова друзья шли пешком.

Андрей Андреевич бормотал что-то, улыбался, осматривался по сторонам — широка, беспредельна лежала перед ним равнина.

Перекатываясь с бугорка на бугорок, уходила она к горизонту. Там и здесь виднелись леса и перелески.

Увидев сельскую церковь, — на ее крестах искрились лучи солнца, — друзья стали на колени, помолились, поцеловали родную землю и быстро зашагали к селу.

Оно только что просыпалось, из труб шел дым: хозяйственные бабы были уже на ногах.