Одиночество бегуна на длинные дистанции

Я тут же сделал, как мне велели, и пулей вылетел на улицу, потому что если уж папаша говорит мне подышать свежим воздухом, то я точно знаю, что на глаза ему лучше не попадаться. Но воздух на улице был не таким уж свежим, а все из-за огромной велосипедной фабрики, грохотавшей в дальнем конце двора, черт бы ее побрал. Я не знал, куда мне идти, так что немного погулял по двору и присел у чьей-то калитки.

И тут я увидел этого типа, который совсем недавно поселился у нас во дворе. Он был высокий, тощий и лицом сошел бы за священника, если бы не приплюснутая кепка и висячие усы. Выглядел он так, словно год толком не обедал. Тогда я не очень-то над этим задумывался, но помню, что как только он завернул за угол, одна из любопытных баб-сплетниц, что целыми днями торчат во дворе, если только не волокут в ломбард велосипед или лучший костюм своего муженька, крикнула ему:

– А веревка-то зачем, парень?

– Чтобы повеситься, мадам, – ответил он. Она так громко и долго хохотала над этой чертовски остроумной шуткой, что, казалось, она в жизни не слышала ничего смешнее, хотя на следующий день перекосило всю ее жирную рожу.

Он прошел рядом со мной, попыхивая сигаретой и держа в руках моток совершенно новой веревки, и чтобы пройти, ему пришлось переступить через меня. Он чуть не снес мне плечо своим ботинком, и когда я сказал ему, что смотреть надо, куда прешь, он, похоже, меня не услышал, потому что даже не оглянулся. Вокруг почти никого не было. Все ребятишки сидели в киношке, а их мамаши и папаши отправились в центр за покупками.

Этот тип прошел через двор к своему черному ходу, а я направился за ним, потому что заняться все равно было нечем, а в кино меня не взяли. Штука в том, что он оставил дверь приоткрытой, так что я легонько толкнул ее и зашел внутрь. Я стоял там, просто глядя на него, засунув в рот большой палец одной руки, а другую спрятав в карман. Похоже, он знал, что я там, потому что теперь его глаза двигались более естественно, но, казалось, не обращал внимания на мое присутствие.

– Дядя, а что вы сделаете с этой веревкой? – спросил я его.

– Я на ней повешусь, пацан, – ответил он таким тоном, словно уже пару раз это проделывал, и ему уже задавали подобные вопросы.

– А зачем, дядя? – Он, наверное, подумал, что я любопытный сопляк-прилипала.

– Потому что мне хочется, вот зачем, – бросил он, смахнув со стола всю посуду и перетащив его на середину комнаты. Потом он встал на него, чтобы привязать веревку к крюку для лампы. Стол скрипел и выглядел шатким, однако для его цели он вполне подходил.

– Он не выдержит, дядя, – сказал я ему, думая, насколько же лучше здесь, а не в кино, где крутят киносериал «Джим из джунглей».

Но теперь он разозлился и повернулся ко мне.

– Заткнись, – бросил он.

Я подумал, что он рявкнет, чтобы я убирался, но он этого не сделал. Он завязал веревку таким замысловатым узлом, как будто служил на флоте или вроде того, а пока он с ним возился, он насвистывал себе под нос какую-то мелодию. Потом он спрыгнул со стола и придвинул его к стене, а на его место поставил стул. Вид у него был совсем не мрачный, совсем не такой хмурый, как у кого-нибудь из нашей семьи, когда его достало все на свете. Я все ловил себя на мысли, что если бы он выглядел вполовину смурнее того, каким дважды в неделю становился наш папаша, он бы повесился много лет назад. Однако с веревкой он управлялся прекрасно, как будто долго над всем этим раздумывал и как будто это станет последним делом в его жизни. Но я знал что-то такое, чего не знал он, потому что он стоял не там, где я. Я знал, что веревка не выдержит, и снова ему это сказал.

– Заткни пасть, – ответил он, но уже тише, – или я тебя отсюда выкину.

Я не хотел ничего пропускать, так что ничего ему не сказал. Он снял кепку и положил ее на шкаф, потом стянул с себя пальто и шарф и разложил их на диване. Я ни чуточки не испугался, как мог бы струхнуть сейчас, в шестнадцать лет, потому что мне было интересно. А тогда, в десять лет, я и думать не мог, что увижу, как кто-то вешается. Прежде чем он накинул себе на шею петлю, мы говорили почти по-свойски.

– Закрой дверь, – попросил он меня, и я сделал, как мне сказали. – Для своих лет ты хороший пацан, – сказал он мне, пока я сосал большой палец, а потом залез в карманы, вывернул их и вывалил на стол кучу всякой всячины: пачку сигарет, мятные пастилки, квитанцию из ломбарда, старую расческу и немного мелочи. Он взял пенни и протянул его мне со словами:

– Теперь слушай меня, мелкий. Я сейчас повешусь, и когда я это сделаю, я хочу, чтобы ты хорошенько врезал по стулу и отшвырнул его подальше. Уловил?

Я кивнул.

Он накинул петлю на шею, а потом снял ее, как неудобно сидевший галстук.

– А зачем вы это делаете, дядя? – снова спросил я.

– Потому что все меня достало, – сказал он с очень несчастным видом. – И потому что хочется. Жена от меня ушла, и с работы выгнали.