Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

То, что мои командиры тщательно избегали говорить со мной на эту тему, было, несомненно, связано со слабыми психологическими способностями тогдашних офицеров. Впрочем, не исключено, что неразвитость и даже отсутствие подобных навыков является неотъемлемой частью характера армейского командира. Именно это позволяет ему выдержать напряжение, неизбежное в армейской жизни и особенно на войне. Возможно, это было связано со спартанским воспитанием, полученным большинством из нас в сороковые-пятидесятые годы, или с идеологией, считавшей коллектив намного важнее индивидуума. Может, просто всем нам свойственно проявлять осторожность, когда нужно лезть в темную пещеру, полную скорпионов; в черную дыру, которая в один прекрасный день может поглотить и нас. А кроме того, многим хотелось думать, что, если с ним случится нечто подобное, он без труда выпутается из этой передряги целым и невредимым — вот взгляните хотя бы на Гиору!

Не думаю, что много лет спустя, когда я и мои ровесники достигли высоких чинов, мы вели себя как-то иначе. Однако об этом лучше спросить наших подчиненных. Как бы то ни было, во всей израильской авиации не нашлось никого, кто попытался бы поговорить со мной на эту тему — не было никого, с кем я мог бы начать этот разговор по собственной инициативе. Мне было решительно не с кем посоветоваться, не говоря уже о том, чтобы просить о помощи.

Впрочем, я этого и не хотел. Все решения, связанные с возвращением на действительную службу в израильских ВВС, должен был принимать я и только я. Я закончил шесть месяцев тренировочных полетов и чувствовал себя за штурвалом очень уверенно.

— Вперед, — говорил я себе, — попробуем сделать еще один шаг вверх по лестнице, ведущей туда, где находится самое лучшее и желанное.

Спектор не высказал никаких возражений и предложил мне быть его вторым номером (ведомым) в эти выходные, когда мы заступим на боевое дежурство в качестве группы быстрого реагирования на базе Рефидим в Синайской пустыне. Я согласился и в пятницу сел в самолет и полетел в Рефидим, чтобы подменить постоянного напарника Спектора и провести там ближайшие выходные.

Прошло почти два года с тех пор, когда я последний раз приземлился на этой базе. Я получил предметы личной экипировки, числившиеся за моим истребителем-перехватчиком, и тщательно их проверил. Я подогнал длину ремней катапультируемого кресла, подключил шлем к радио и положил его куда положено, около катапультируемого кресла, чтобы аэродромная команда могла вручить его пилоту, когда его пристегивают перед взлетом на перехват.

Перехват — это вылет на защиту воздушного пространства страны от вторжения нежданных воздушных судов. Во многих странах это рутинная служба, которая сводится к разбирательству с гражданскими самолетами, случайно отклонившимися от своего маршрута. Однако в странах в состоянии войны или хотя бы военного напряжения эта работа включает перехват самолетов, вторгающихся в ваше воздушное пространство с враждебными намерениями — для разведки или нападения с воздуха. Для военных летчиков это самые важные вылеты.

Впервые после возвращения в строй я оказался так близко от Египта. Я сидел в комнате для дежурных летчиков-перехватчиков, стал просматривать лежащие там газеты — и понял, что не могу читать. Я беспокойно мерил шагами комнату не в силах примириться с мыслью, что если сейчас зазвонит колокол, то всего через семь минут я окажусь по ту сторону Суэцкого канала.

Я нервничал все сильнее. Я считал минуты, оставшиеся до того, как день окончательно сменится ночью и мы сможем снять летные комбинезоны и сможем отдыхать всю ночь… до рассвета. Атмосфера на «вилле», как у нас называли здание, где дежурили летчики-перехватчики, была точно такой же, как я ее помнил. Подготовка к ужину, ожидаемая неожиданность — шестнадцатимиллиметровый проектор, означающий, что мы сможем в сотый раз посмотреть «Учителю, с любовью» с Сидни Пуатье[71], местные сплетни о ВВС и о том, что у кого происходит, несколько партий в домино, и, наконец, попытки уснуть.

Вскоре я обнаружил, что лежу в постели, укрытый противным армейским шерстяным одеялом, и совершенно не в силах уснуть. Я ворочался с боку на бок, менял позу, включал и выключал свет — ничего не помогало. Или же я засыпал, но чувствовал, как будто бодрствую. Наконец, мне на помощь пришел рассвет, и я смог с чистой совестью встать, выйти наружу к своему самолету, проверить связь с диспетчерской вышкой и вернуться обратно. Правда, я не лег снова спать, как все мы обычно поступали. Вместо этого я сидел на диване, решал кроссворды, читал и пытался взять себя в руки. Суббота прошла так же, как пятница, ночь с субботы на воскресенье — как предыдущая ночь. Легкое напряжение, словно муравьи, заползло под кожу; мне никак не удавалось чем-нибудь заняться, во рту было необычно сухо, и все время хотелось пить.