Одиночество зверя (СИ)

— Да, конечно. Честь, доблесть, присяга, страна, долг. И приносят в жертву абстракциям собственных детей.

Саранцев в армии не служил, и доказывать матери необходимость рисковать жизнью её сыновей не собирался из опасения оказаться в глупом положении. Какое ей дело даже до таких земных материй, как политическая целесообразность! Армейская служба, разумеется, способствовала авторитету Покровского, хотя, думается, генерал, соглашаясь на военную экспедицию сына, думал об ином.

— В разговаривали с ними об этом? — спросил Саранцев, движимый простым любопытством, а не иезуитскими особенностями психики.

— Можно и так сказать, — призналась Елена Фёдоровна, отводя взгляд.

Саранцев приблизительно представил себе сцену разговора, опираясь на прочитанные книги и виденные фильмы, поскольку отсутствие личного опыта лишало его другого материала для подпитки фантазии.

— Они мне, как дважды два, доказали преимущество офицерского долга перед всеми мелочными соображениями.

— Доказали или доказывали?

— Кто их знает, я плохо помню эту безобразную сцену.

— Ну, хотя бы приблизительно. Основные аргументы не припомните?

— Зачем вы спрашиваете, Игорь Петрович? Мне тяжело об этом говорить.

Саранцев не мог открыть своё желание лучше узнать шефа и пустился в излишне подробные рассуждения об интересе к психологии войны и гражданских обязанностей, совсем уже собрался наврать о своей якобы книге на близкие темы государственного строительства, но всё же не решился. Проблема же гражданского долга его действительно занимала, не только в военном разрезе, но и в более широком смысле. Равнодушие и легкомыслие, с которым средний гражданин относится, например, к тем же выборам разного уровня, и всеобщее неверие в возможность перемен через институты представительной демократии содержат в себе некий фундаментальный изъян государственного устройства, способный в определённой ситуации способствовать гибели самого государства. В этом контексте военная служба стоит особняком, ибо требует известного самоотречения и смертельного риска, но не даёт взамен вознаграждения, ни морального, ни материального.

— Хотите сказать, на моих безумных родственниках зиждется страна, и я должна ими гордиться?

— Если хотите, да. Офицер не должен бояться войны, разве нет?

— Наверное, не должен. Но почему мой сын должен идти на войну, если можно тихо служить в дальнем гарнизоне? Он-то сам мальчишка, ему простительно, но почему отец его поддерживает? Ему-то родной сын должен быть дороже любых идей, разве нет?

— В такой постановке вопроса ответить на него сложно, — смутился Саранцев. — Я бы сказал, невозможно. То есть, ответить легко — конечно, да. Только затем встаёт лес других вопросов, и самым первым следующий: выстоит ли в такой парадигме государство? Если вы правы, следует распустить армию и не сопротивляться никаким захватчикам, никаким сепаратистам, желающим страну уничтожить, разорвать на части или оторвать от неё кусок. Я бы предложил вам другую парадигму: армию следует иметь настолько сильную, чтобы в целом свете не нашлось желающих воевать с ней.

— Я ведь совсем не о том. Армия у нас такая, какая есть, война идёт. Почему же отец отправляет сына под пули?

— Вы же говорили с ним, почему спрашиваете меня?

— Потому что не поняла его ответов.

— Не поняли или не приняли?

— Не поняла и поэтому не приняла. А потом восхитилась.

— Восхитились? Когда?

— Когда поняла: он тоже за него боится. Видела, как он читает его письма, разглядывает присланные фотографии, задумывается над ними. Я, конечно, ревела навзрыд, когда Петя уезжал, а он — нет. Но я заметила его взгляд в спину Петьке, когда тот уходил. Словами не опишешь и не объяснишь, но я многое поняла. Всё так сложно и запутанно. Я-то своего отношения не изменила — моему сыну там делать нечего. Но муж… Я раньше не слишком обращала внимание на его службу. Она казалось мне на втором плане, а всё главное — здесь, у меня на глазах. И только теперь, когда он и не служит, задним числом стала смутно распознавать её смысл.

Саранцев насторожённо молчал. Он уже давно не радовался откровенности первой дамы области и обдумывал более или менее смехотворные планы выхода из провокационной беседы. Куда только её повело? На вид — совершенно трезвая. А вот поди ж ты — стоит и спокойно разглагольствует о душевных тайнах генерала, да ещё таким тоном, будто рассказывает ребёнку сказку на ночь.

— Смысл военной службы? — решил он покоробить исповедницу своей тупостью. — Стоять на защите Отечества.

— Да-да, конечно. Это видно любому штатскому. Как по-вашему, что заставляет человека идти в огонь, причём добровольно? Офицеры ведь идут в армию не на два года и не на полтора. Они осознают возможность войны, но добровольно выбирают свою профессию. Почему, как вы думаете?