Одиночество зверя (СИ)

— Не совсем. Есть же вокруг тебя близкие люди. Они знают о тебе всё?

— Никто ни о ком не знает всего, перестань болтать чепуху. Как вообще можно узнать о человеке всё? Ты хотя бы сам о себе знаешь всё? Что такое это всё? Мой ИНН и СНИЛС?

— Не ломай дурочку, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Ты каждый день общаешься с людьми — ты с ними откровенна?

— А ты? Тоже мне, исповедник. В конце концов, далеко не всё и не всем следует говорить, ради блага их самих.

— И как ты решаешь, в чём благо того или другого человека, и что следует от него утаить?

— Ничего я не решаю. Просто язык сам не поворачивается.

— И, по-твоему, кому он тогда подчиняется?

— Кто?

— Язык. Когда не хочет подчиниться тебе.

— Ты намекаешь на что-нибудь сверхъестественное? — покровительственно улыбнулась Наташа.

Мать крестила её в шестимесячном возрасте, но с той поры подросшая девица не посетила ни одной службы, ни разу не причастилась и не исповедовалась. Религиозность матери исчерпывалась постановкой свечек по случаям жизненных невзгод, освящением пасхи и куличей, а время от времени — подачей поминальных записок. Дочь же ещё в одиннадцать лет твёрдо отказалась содействовать родительнице в её апостольской деятельности, поскольку наотрез отказалась увидеть в них хотя бы тень смысла. Вера в колдовство Наташа считала детской прихотью человечества, и в своём бунтарском возрасте хотела торжества света и свободы над унылым непонятным бубнением в полутьме и унижением жаждущих спасения. Кто дал церкви право обзываться паствой, а себе приписывать полномочия пастырей? Раз священник окончил семинарию, а не какой-нибудь технологический институт, он уже провидец и обладатель сверхъестественного дара? Странные средневековые люди из числа маминых знакомых временами пытались убедить непослушную девочку в силе святого крещения и приводили примеры явления благодати, но в ответ слышали лишь смех. Можно подумать, крещёные не болеют и не умирают! Миллионы крещёных солдат в окопах Первой мировой войны, по обе стороны линии фронта, причащались и просили защиты у одного и того же бога, а потом истребляли друг друга и возводили апофеоз смерти из собственных мёртвых тел. Как можно после такого испытания веры сохранять преданность церкви?

— Я не намекаю, просто спрашиваю, — настаивал Лёшка. — Ты задумывалась когда-нибудь, откуда берётся первое движение души, если ты ещё ничего не решил и даже не начал взвешивать аргументы?

— Инстинкт, наверное. Рефлекс самосохранения или размножения — зависит от ситуации. Размножения. Я тебя смутила? Фрейд уже давно ответил на все твои вопросы: человеком правят страх смерти и желание секса.

Фрейда Наташа не читала, но встречала в литературе суждения об извращённом австрийце, и многие из них ей нравились ошеломляющим цинизмом. В полную противоположность церкви, старик видел в человеке живое существо из плоти и крови, со всеми его несовершенствами, и не требовал себе поклонения. Правда, практика психоанализа представляет собой род исповеди, но здесь человек честно разговаривает с человеком, и никто из собеседников не ставит себя выше другого. Приходишь к человеку с высшим образованием и рассказываешь ему о себе — как же иначе он сможет тебе помочь? При этом врач опирается на знание законов природы, проверенных экспериментально, и не обещает спасения после смерти. Его дело — помочь пациенту жить в мире с самим собой, только и всего. Без всякой фантастики, вымыслов и домыслов.

— Можно подумать, в основе каждого разговора лежит либо смерть, либо секс.

— Как правило, да. Все спешат жить, а значит — бегут от одного или от другого. Или и от того, и от другого, или к тому и другому. Любое значимое действие человека оставляет о нём память и помогает заявить о себе, пока он не умер. Ты вот часто думаешь о смерти?

— Редко, — хмуро солгал Лёшка.

— Врёшь, — уверенно опровергла его Наташа. — Нельзя читать книги и не думать о будущем мире, без себя. Особенно, если читаешь книгу покойного автора. Особенно, недавно умершего, да если ещё и книга издана при жизни её сочинителя. Расскажешь кому-нибудь близкому об этих мыслях, и он за тебя испугается, хотя сам переживает то же самое.

— Как ты только живешь на белом свете с такими убеждениями? Тебе ведь жизнь не мила.

— Ничего подобного. Наоборот. И ты сам прекрасно это понимаешь. Тратить жизнь попусту может только тот, кто не собирается умирать.

— Грустно ты смотришь на мировое устройство.