Одиночество зверя

А ведь мы (мама и я), если не лукавить перед самим собой, совершенно разные люди. Родные, потому что она – это мое детство, ссадины, болезни, ее бессонная тень на потолке, когда томился в огне ангины, ее необыкновенно вкусные пирожки и удивительный борщ. Ее натруженные руки, стирающие мое детское бельишко.

И все же чужие, и говорить нам, по сути, не о чем, разве что вспоминать далекое прошлое.

Когда качу от матери домой – звонок.

– Это Карпович. Заедь ко мне.

Усмехаюсь про себя (богатый – не значит грамотный: «заедь»).

– Само собой, – отвечаю почти весело.

Разворачиваюсь и направляюсь к офису Старожила.

И вот – снова стою перед ним. И снова в тускловатом свете, озаряющем кабинет, меня охватывает ощущение, что нахожусь в комиссионке. Вроде бы и мебель вокруг вполне новая, и одежда на Старожиле – будто только что из магазина для респектабельных горожан, а кажется, что и мебель, и одежда, и он сам – подержанные, залежалые, секонд хенд.

– Слыхал, ты вокруг Даренки вьешься, – цедит Старожил, глядя в стол.

– С чего это ты решил?

– Учти, – таким же ровным голосом продолжает он, точно я не произнес ни слова, – она не для тебя. И не надейся. Понял?

– И давно ты стал заботиться о ее судьбе?

– А уж это не твое дело, – отрезает он с холодной сдержанностью.

– Ты, должно быть, для родной дочурки припас молодого, денежного и перспективного?

– Не суй нос туда, куда тебя не просят. И запомни: держись от Даренки подальше.

– Постараюсь не забыть.

– А забудешь – напомним… Иди.

Как? Он отпускает меня с миром?! И даже не угрожает переломать ноги, оторвать башку и сказать, что так и было?! Похоже, сегодня он милостив как никогда.

Поворачиваюсь, чтобы уйти, – и останавливаюсь.

– Да, чуть не забыл. Слыхал, погибла твоя жена. Позволь выразить свои соболезнования.

– Принимаю, – произносит он, уставившись сумрачными глазами в стол. – У тебя все?.. Прощай.

* * *

С самого утра не высовываю носа из своей комнатенки. То мотаюсь от стены к стене, то присаживаюсь за стол или валюсь на кровать, – и все время пытаюсь подражать голосу Николая. Когда мы пили водку и общались тет на тет, я украдкой записал папашу киллера Арсения на диктофончик.

Теперь прокручиваю запись, внимательно прослушиваю и (опять же на диктофончик), как могу, наговариваю фразы. Я не лицедей, копировать кого-то мне невероятно сложно, но стараюсь изо всех силенок, пользуясь платком, расческой и прочими подручными средствами.

Мучаюсь долго. К вечеру начинаю чувствовать: что-то получается. Хоть и далеко не всегда. Мало того, вхожу в роль.

Около одиннадцати вечера заглядывает Даренка.

– Можно?

– Входи.

Она появляется – в огненно-алом коротком халатике. Ноги вполне себе длинные, с искусительными коленками, способные привести в неадекватное состояние любого нормального мужика.

– Извините, – невинно хлопает глазками. – Вы повторяете одни и те же слова. Все время – одни и те же слова. По всей квартире слышно, как вы тут бубните. Это что, упражнение такое?

– Тренируюсь. Хочу поступить в дикторы телевидения. Говорят, хорошо платят.

– А по-честному? – она кокетливо поводит плечиками.

На секунду задумываюсь… А почему бы не проверить?

– Сейчас я прокручу тебе кое-что… Слушай.

Включаю диктофончик, и в комнатке, заполняя все ее уголки, раздается медленный тягучий голос Николая: «Не бойся, не отравлена. Ты ведь, небось, сказал своим, а то и ментам, что идешь ко мне…»

Потом повторяю эти слова, прикрыв губы платком. И спрашиваю:

– Похоже?

– Вроде, похоже, – улыбается она, наивно вздымая бровки.

Потом неожиданно становится серьезной. Лицо напряженное, строгое и встревоженное.

– Зачем это вам?.. Послушайте. У меня очень нехорошее предчувствие.

Вяло усмехаюсь.

– Брось, сестренка. Все самое страшное, что могло со мной когда-нибудь случиться, уже произошло. Впереди только безудержная радость.

– А у меня ощущение, что вам предстоит какое-то ужасное испытание. Я просто уверена… Ой, у меня даже мурашки по коже пошли!

Господи, Анна предсказывала будущее, и эта туда же!

– Ты что, экстрасенс? – спрашиваю беззаботно.

– Не знаю, почему, но я уверена, уверена!

С трудом выпроваживаю ее, пообещав быть внимательным, осторожным и переходить дорогу только на зеленый свет.

Около полуночи звоню Акулычу.

– Не спишь, пивное брюхо?

– Не сплю, ежели отвечаю, – бурчит он. Должно быть, я его разбудил. – Нарисовался, пташка божья. А я аккурат сейчас о тебе подумал. Где, думаю, ентот охламон? Чевой-то его чириканья не слыхать? А он тут как тут, явился – не запылился. Чего тебе на ентот раз от папы Акулыча надобно?

– Слушай сюда, Акулыч. Я сейчас назову тебе данные одного мужика, а ты запиши.

– Ладно… Погоди… Счас ручку возьму… Ну, диктуй.

Называю фамилию, имя, отчество и адрес Николая. И добавляю:

– На всякий случай.

– На какой ишо случай, а? – встрепенувшись, басит Акулыч. – Енто што, завещание твое, птаха?

– Можешь воспринимать и так.

– Ты чевой-то там задумал, монте-кристо хренов? А? Давай прямо сейчас обсудим. В пасть какому такому тигру собираешься башку свою неразумную засунуть?