Одиночество зверя

Понимаю, что сглупил. Вздумал покрасоваться, напустить туману перед возможной смертельной развязкой. Чего уж там скрывать, есть у меня такой мелкий, но поганенький недостаток: обожаю намекать на опасность, которая меня ждет. Я, бывший сыч по кличке Королек, – просто-напросто стареющая кокетка.

Пытаюсь отыграть назад:

– Да я пошутил, Акулыч. Слегка разыграл тебя. А ты и клюнул.

– Поклянись, – сурово требует он.

– Клянусь, – вру с легкой душой.

Ох, припомнят мне это клятвопреступление на том свете, где, возможно, скоро окажусь!

– Эх, намылить бы тебе загривок, пижон! Но мы, акулычи, вспыльчивые и отходчивые. Енто наша родовая черта…

Акулыч свирепо бурчит, костерит меня самыми последними словами, но постепенно успокаивается, его недовольное бульканье умолкает.

Нет, Акулыч, ни тебя, ни милицию-полицию я вмешивать не стану. Это мое личное дело. Моя – личная – месть. Мне помощники без надобности.

* * *

С утра кукую возле хибары Николая.

Постепенно тьма отползает на запад. Светает. Гаснут фонари.

Я возбужден, сердце колотится, нервы предельно напряжены, и в то же время отчаянное праздничное чувство разрывает меня напополам. Ощущение близкой развязки.

Только бы Николай вышел из дома!

Бывают такие периоды жизни (иногда они длятся считанные минутки), когда тебе фартит несказанно. Все, что ни делаешь, фантастическим образом обращается в твою пользу. Даже если уронишь на пол часы – не разобьются, наоборот, начнут показывать абсолютно точное время. Похоже, такой период для меня, наконец-то, настал! Бог услыхал мои мольбы: Николай возникает на пороге избы и движется вдаль, похожий на черно-серый бесформенный куль.

Ну, теперь мой выход, пацаны! Покидаю «копейку», шагаю к развалюхе, поднимаюсь по ветхим деревянным ступенькам, без особого труда открываю отмычкой дверь.

Я так усердно подражал голосу Николая, так старался – хоть на какое-то время – стать этим немногословным горемыкой, что кажется, будто вернулся домой, в сумрачный сыроватый гроб, заставленный старыми вещами.

Снимаю трубку бледно-серого дискового телефона. Набираю номер. И замираю. Решается моя судьба.

В трубке звучат гудки. Долгие, медленные, мучительно высасывающие сердце. Потом умолкают, сменившись звенящей потрескивающей тишиной. Тот, чей номер я набрал, не торопится открывать рот.

Мой смятенный мозг пронизывает чудовищная мысль: а что, если у них есть пароль, и теперь тот, на другом конце провода, ждет, когда я произнесу ключевые слова?

А, теперь уже все равно, будь что будет!

– Слушай, – говорю сиплым голосом Николая, приложив платок ко рту. – Надо встретиться. Срочно.

И – точно при погружении на глубину – задерживаю дыхание. Сейчас он ответит!

– Зачем? – мягко, вальяжно интересуется он.

– Не телефонный разговор. Приходи ко мне. Очень нужно.

– С каких пор мы на «ты»? – надменно удивляется он.

И я узнаю этот голос с чуть заметной французской картавостью! Пульс колотится в ушах так, что еле слышу самого себя. Будто въявь вижу того, кто сейчас говорит со мной. Массивная голова. Внушающее уважение обрюзглое лицо с благородным носом, как будто перечеркнутое упавшей прядью темно-седых волос.

Дряхлеющий царь зверей.

– Извините, пожалуйста. Как-то так вышло… По привычке…

– А ты от этой привычки отвыкай – во всяком случае, когда говоришь со мной. Я тебе не ровня.

– Это очень важно, – хрипло произношу я. – Никогда не просил, а сейчас дело серьезное. Тут на месте решать надо. По телефону никак не получится.

– А чего это у тебя голос какой-то… Словно бы и не твой, – сомневается он.

– Приболел. Лежу, не встаю. Температура тридцать девять с чем-то. Вот почему и приглашаю.

Для убедительности приглушенно кашляю.

– Да ты меня заразишь, приятель, – он позволяет себе усмехнуться, но в этой усмешке нет ни капли веселья, только настороженность старого умного хищника.

И все же он спокоен: понимает, что может в любую секунду прекратить разговор, и тогда ищи ветра в поле.

И вновь потрескивающая тишина. Он неспешно размышляет. Чувствую, как ниточка, связывающая нас, истончается, грозя исчезнуть. Тогда я до него не доберусь. Мои ладони мгновенно потеют.

– Ладно, – соглашается он так внезапно, что не успеваю обрадоваться.

– В девять вечера, – я опять кашляю.

– Лады. Я паренька подошлю. Надежного. С ним и побеседуешь.

– Мне бы лично с вами.

– Выздоравливай, – без особого тепла роняет он, и голос его исчезает.

А я точно выныриваю из невероятной глубины и обнаруживаю себя в квартире Николая, слабо озаренной заоконным светом.

Кладу трубку на рычаг. По лицу течет пот, спина мокрая. Еще парочка таких «непринужденных» разговоров – и верный инфаркт. Быстро покидаю избу, спускаюсь по ступенькам, которые как будто перестали скрипеть – или у меня от волнения заложило уши?