Одиночество зверя

– Енто мне и без напоминаний ведомо, – недовольно бурчит Акулыч. – Ну, трахались они друг с другом внутри своей радостной семейки. Дальше-то чего?

– И тут выходит из тени старший брательник Витюни – Стас Болонский, президент фирмы «Болонский и партнеры», немолодой лев, сладкоречивый и слегка неадекватный. Он бесконечно любит своего младшего братца-шалуна и с упоением слушает Витюнины эротические откровения. И ему совершенно наплевать на то, что Витюня наставляет рога его родному сыну.

И арестованную убийцу-невестку ему нисколечко не жаль. И даже сына, который начал пить после ареста жены. Ему безразлична судьба собственной внучки. Но смерть ненаглядного Витюни для него – чудовищный удар. Точно это он повесился в камере изолятора.

Стас Болонский болел около месяца и поклялся отомстить.

Он потихоньку стал обо мне разузнавать – и выяснил, что в 2007-м меня судили за убийство Арсения Арцеулова. Первым делом связался с Николаем, отцом Арсения. Николай – бирюк, нелюдим. Он растравлял свое старческое сердце злобой к душегубу Корольку – и ничего не предпринимал. Но адвокат златоуст Болонский сумел внушить ему, что следует отомстить за убиенного сына. Он же, Болонский, и исполнителя нашел: отчаянного паренька по имени Толян, которого вы сегодня пристрелили.

Наш городишко лихорадило от слухов, что объявился режущий женщин маньяк. Сама жизнь как будто подсказывала Болонскому: воспользуйся. И он воспользовался.

Толян убивает Анну, изобразив, что это дело рук маньяка. Затем Стасик Болонский принимается за меня. Он не торопится. Следит за мной издалека, представляет, как я мучаюсь, и наслаждается. Наконец, решает: пора. Звонит мне и измененным голосом сообщает, что Анну убил Француз. Зная, что я – враг Француза, отправляет меня прямиком в пасть бандита. И наблюдает, что получится в результате. Он играет со мной, как кошка с глупым мышонком, и получает несказанное удовольствие – как некогда от сексуальных рассказов младшего братишки. Ну, а если авантюра с Французом не прокатит, если я не куплюсь на эту туфту, Толян без затей меня прикончит.

– Объясни ты мне, непонятливому, – влезает Акулыч, – зачем Болонский связался с Николаем, ежели сам мог всю операцию провернуть?

– Стасик – человек жадный. Живет в шикарном коттедже, а внучку свою приютить не пожелал. А у Николая Арцеулова денежки водились, как-никак всю сознательную жизнь проработал строителем. Да, он ютился в кособокой развалюхе, тратил на съестное сущие копейки, но это вовсе не значит, что у него в заначке не было миллионов. Думаю, идея и исполнение принадлежат Болонскому, а вот бабло вложил Николай… Впрочем, нет смысла копаться в деталях.

Но Болонский не только жадный, но и трусоватый, привык оставаться в сторонке. Скорее всего, Арцеулов знать не знал, кто ему звонил. Был только голос, властный и вальяжный, который склонял к мести.

Возможно, и с Толяном Болонский общался по телефону. Так что и для Николая, и для Толяна он был всего лишь голосом, который распоряжается и убеждает. Представь ситуацию: менты вышли на Николая или Толяна. Толян (или Николай) признается, что им управляли. Кто управлял? Некий мужской голос. Допустим, менты поверят, собственно, почему бы и нет? Ну, и как они отыщут голос, дававший указания по ворованным телефонам?

– А ты как ентого Болонского вычислил? – интересуется Акулыч.

– По голосу. У него фирменный барственный, слегка картавый баритон потомственных дворян Болонских… Его нужно как можно скорее повязать, Акулыч. И запереть.

– А што ты ему предъявишь, охламон? – невесело посмеивается Акулыч. – Голос евоный? А признайся, птаха неугомонная, не хочется тебе взять свой великий и ужасный браунинг и проделать в Стасике Болонском пару-троечку красивых дырочек? Я, конешно, ентого тебе не позволю, но – ежели честно – хочется или нет?

– Есть такое желание. Но исполнить не смогу. Слава Богу, что Николая лишил жизни не я – у меня бы рука не поднялась. Эти двое мстили мне. Один за сына, другой – за брата. И я их, в общем и целом, понимаю. Не прощаю, но понимаю. С отмороженным Толяном выстрелами обменялся, но уничтожить одинокого старика я не в силах.

– А как же твой разлюбезный принц Хамлет? Он не постеснялся Клавдея заколоть, а ведь тот, полагаю, пензионного возраста был. Не пожалел студент старичка.

– Клавдий был мужчиной в самом соку. Сорок пять, полагаю, не больше. Примерно моих лет…

Подъезжаем к бабы Настиному дому.

– Давай, провожу, – предлагает Акулыч. – Мало ли чего.

– Нет. Еще людей переполошим. Я уж как-нибудь сам, не маленький.

– Ага, так я тебе и позволил. Ну, топай, птаха-подранок, а я, ежели чего, подмогну.

– Погоди, постоим немного.

– Можно и постоять, – соглашается Акулыч и ни с того ни с сего басит: – А я все-таки верю в тебя, охламон. Ведь ты… ента… такие порой коленца выкидываешь, что просто… А я верю – и все тут. Будет, птичка божья, и на твоей улице праздник. И такой – мы только рты поразеваем.

Только сейчас начинаю чувствовать, что морозит. Давно уже наступило утро, но городом еще владеет мрак, не желая уступать рассвету.