Одиночество зверя

Заканчивается 2011-й. Когда я встретил Анну, мне исполнился тридцать один год. И был я беспечным идиотом. Сейчас мне сорок один. Анны нет. А я – наполовину седой мужик и вряд ли поумнел.

Вот мой двор. Я на пороге дома, который с недавних пор считаю своим.

Мне почему-то кажется, что они стоят тут, рядом со мной – Щербатый, Верка, Чукигек, Серый, давешние мои дворовые приятели, которых я уже не увижу – во всяком случае, на этой земле.

Почему-то думаю о том, что скоро Новый год. Даже не думаю, а просто чувствую: скоро Новый год, огни, неразбериха, толкотня в магазинах, запах хвои и мандаринов. Это у меня с детства: Новый год – значит, елка, конфеты, мандарины, подарки.

Где и с кем встречу Новый год? Здесь, с Даренкой и бабой Настей? Или с матерью? Или стану жить один? И что мне принесет наступающий 2012-й?

– Ну, ты енто… чего застрял? – бурчит Акулыч. – Шевели лапками!

– Погоди еще минутку, – говорю я.

И по привычке поднимаю голову. Снег прекратился, и я вижу: на западе, среди белесых облаков, светится темно-синяя полынья. В ней, серебристая и голубоватая, посверкивает звезда. И Щербатый, Верка, Серый, Чукигек тоже задирают головы вверх.

– Анна, – обращаюсь к этой недостижимо далекой мерцающей точке. – Болонский жив. Я не сумел отомстить за тебя. Прости. А киллер и Николай Арцеулов мертвы – если это хоть чуточку тебя утешит. Впрочем, не убежден, нужно ли тебе такое утешение.

Я не умею плакать. Не плачу и теперь. Но полынья слегка расплывается в глазах. И дрожит звезда, сияющая хрусталиком чистейшего космического света.

Моя Звезда.

Когда-то я пацаненком увидел ее в телескоп Чукигеков. Может, и не ее, но очень хочется верить в то, что это была именно она. С тех давних пор она была моим спасительным маяком. И вот опять горит надо мной.

Только теперь ее зовут Анна.

Эпилог Автор

25 марта 2012-го года, в воскресенье, в одиннадцатом часу утра Королек отправляется на Вознесенское кладбище. Оставив «копейку» неподалеку от кладбищенских ворот, по тропинке идет к огромной стене колумбария.

Урны с прахом Анны и ее дочери захоронены рядом, и обе они – Анна и ее дочь-самоубийца, похожие друг на друга, как сестры, – строго и печально смотрят на Королька с овальных фотографий. Присев на корточки, он кладет на тусклую траву под стеной живые цветы: белые и красные розы.

– Вот мы и вместе, родная, – говорит он. – Наверное, тебе сверху видно все, как на ладони, но на всякий случай расскажу.

Повесился Стас Болонский. Через три дня после того, как погибли Толян и Николай Арцеулов. Выбрал тот же способ расставания с бытием, как и его брат. Должно быть, испугался ареста и решил, что иной мир – лучший выход из положения. К тому же, собственно, он мне уже отомстил. Потому что меня без тебя просто нет.

В моей жизни ничего не изменилось. Ты хотела, чтобы я не был одинок, – у меня есть Даренка. Кстати, она просит, чтобы я выяснил, кто ее отец. Как считаешь, сказать, что ее папаша – Старожил? А то как-то не решаюсь… Да, ты права. Не следует скрывать правду.

Если уж совсем честно, Даренке очень далеко до тебя, но она старается, хотя получается не всегда. Характер не сахар – ну, да и я тот еще подарочек. К тому же, чувствую, ревнует меня к тебе. И имеет для этого все основания. Я люблю тебя. Я бесконечно люблю тебя, ненаглядная моя… Ничего, скоро встретимся. Если б ты знала, как я хочу снова тебя увидеть!..

Он встает, медленно, мимо гранитных памятников, мимо металлических пирамидок с крестами и пятиконечными звездами шагает к выходу.

Оказавшись за воротами кладбища, где старухи продают искусственные цветы, садится в поджидающую его «копейку» и едет к Финику.

Финик и Рыжая – две неприкаянные души – ненароком соединились – и стали единой душой, бесшабашной и беззаботной. Точно всегда были чем-то целым, и непонятно, почему столько времени каждый жил сам по себе.

Рыжая не покушается на диковинные привычки мужа. Он по-прежнему щеголяет в старом, кое-где продранном пестром материнском халате, но пива пьет куда меньше. И его новые повадки – повадки дрессированного медведя, как бы говорят: я – мужчина семейный. В его глазках появилось выражение счастливой покорности, и Королек радуется за приятеля: человек пристроен.

А Рыжая ведет себя так уверенно, словно заявляет всем и каждому: вот он, мой берег, я одолела все преграды, я добралась до него и теперь не отдам ни пяди.

– Представляешь, – жалуется Финик, – она разрешает мне одну бутылку пива в день! Двадцать первый век на дворе, век толерантности и свободы – и такая чудовищная дискриминация по питьевому признаку!

И его одутловатая физиономия расплывается в широкой улыбке. Рыжая и Королек непроизвольно улыбаются в ответ.

– А ты думал, терпеть твое пивохлебство буду? – Рыжая звонко хлопает Финика по животу. – Гляди, какой авторитет отрастил. Кстати, – обращается она к Корольку, – мы с ним договорились: будет искать работу. Хоть какую. Главное, чтоб не валялся на диване, как мешок… с этим самым. И я работать пойду.

Финик с тихим страдальческим воем заводит глаза к потолку. А Рыжая решительно продолжает: