Одиночка

‒ Что за черт?! У вас тут везде говно!

Ему и в голову не могло прийти, что он смешон. Вокруг стояли простые люди, для него они были предметами обстановки, наподобие грязных занавесок. Павлу доводилось видывать курьезные сцены, но более забавной, никогда. Чванство в обнимку с глупостью плясало перед ним. В это время тугая на ухо престарелая кассирша, в который уж раз переспрашивала скрытничавшего клиента. Втянув голову в плечи, и подозрительно озираясь по сторонам, он спрашивал у нее шепотом:

– Какую сумму мне перечислили?

Она же, силясь перекричать несмолкаемый гвалт, в ответ кричала на весь зал:

– Что́?! А́?!

В коляске отчаянно ревел общеизвестный младенец. Похоже, у него начали резаться зубки, ‒ все сразу. Не выдержав, хороняка клиент заорал так, что все вокруг притихли:

– Отдай сберкнижку, глухая тетеря! Черт бы тебя побрал, твою мать и бабушку!

Сказано это было от всего сердца. После этого ни у кого не возникало желания скандалить. Потоптавшись еще некоторое время в очереди, Павел понял, что ничего интересного больше не будет. Он вышел из очереди, и поплелся домой.

Временами Павел любил наблюдать эти низшие формы жизни. При этом он не испытывал к ним агрессивной нетерпимости. Скорее, это напоминало интерес натуралиста. Хотя, свою внешнюю схожесть с ними, он бы посчитал для себя позорной. Будучи утонченно сложным и до чрезвычайности искушенным в частностях, он был примитивен, по сути, регулярно совершая подобные, разоблачающие его поступки.

* * *

Поздним вечером Павел пришел домой.

Закрыв за собою дверь, он оставил за порогом мозглую темень с ее снегом и дождем. Его домом была трехкомнатная квартира в типовом девятиэтажном доме на проспекте Правды, похожем на поставленную набок железобетонную коробку из-под туфлей. Дом домом, зато в убранстве его квартиры чувствовалась заботливая рука хозяина. Павел приложил немало сил и средств, чтобы превратить ее в тихую гавань комфорта. Ему это было жизненно необходимо, слишком трудно было восстанавливать растраченную на работе душевную энергию. Эти стены охраняли его личное пространство, но это была лишь эфемерная защита, по сравнению с несокрушимой броней его эмоциональной отстраненности.

Гостиная была обставлена с присущей ему изысканностью и вкусом. Здесь все дышало утонченной роскошью, заботой о красоте и удобстве. Среди тщательно подобранной антикварной мебели особо выделялся старинный русский буфет с резными украшениями, отделанный перламутром и пластинами из поделочных пород камня. За его стеклами из граненого хрусталя стояла богатая коллекция старинной серебряной посуды. Среди чеканных графинов и массивных солонок допетровских времен, виднелись две раритетные серебряные братины из княжеских покоев. Несколько полок в нем занимали диковинные, редкие и просто красивые безделушки, а также множество склянок с разноцветным содержимым.

На стенах, обитых зеленым шелком с драгоценным золотым шитьем, висело несколько картин в старинных багетах с изображениями парусных кораблей и пейзажами тропических побережий. Среди них было два подлинника Айвазовского. Сразу было видно, что их владелец не только увлекается живописью, но является ее знатоком и тонким ценителем. На лучшем месте находилась его любимая картина, без рамы, с облупившейся грунтовкой по краям, подарок одного из его пациентов, давно уж покинувшим наш мир. Яркими смелыми мазками на нем был изображен старый баркас, одиноко лежащий на берегу синего моря. «Тихая пристань», ‒ конец пути. Картины даже в слякоть позволяют видеть солнце.

На изящном ломберном столике стоял граммофон с корпусом из тикового дерева, его труба с широким позолоченным раструбом возвышалась над стопкой граммофонных пластинок прошлого века в пожелтевших от времени конвертах. Пол устилал роскошный восточный ковер с дивной россыпью цветов в обрамлении причудливого орнамента. В приложенном к нему пергаментном сертификате на русском, арабском и английском языках, с соответствующими им тремя «мокрыми» печатями значилось, что он изготовлен в Бухаре в 1905 году, ручная работа, а кроме того, что он «мягкий и густой». Написанное соответствовало действительности, ступая по нему, Павел шел, как по густой траве на летнем лугу.

В прихожей, в гостиной и даже в столовой на стенах висели старинные зеркала, его слабость. Особенно Павлу нравилось высокое венецианское зеркало восемнадцатого века, украшенное виртуозно выполненными цветами из горного хрусталя, разных форм и оттенков. Подлинный шедевр искусства. Это было его королевство Зеркал, мир неги и изысканного вкуса. Все это Павел приобрел сам, он лично руководил перепланировкой и ремонтом квартиры. Красивая обстановка, безусловно, вещь хорошая, лишь бы вещи, которыми ты владеешь, не начали владеть тобой. Павла чаша сия миновала, как и другая, ‒ свалившееся на него богатство.