Одиночка

Деньги в кармане быстро дают возможность почувствовать разницу между нуждой и достатком. Но, заработав целое состояние и потратив огромную сумму на благоустройство своих апартаментов, Павел так и не почувствовал эту разницу. В наследство от родителей ему достались лишь эти стены да вид на озеро. Не было бы и этого, но благодаря деду, инвалиду Отечественной войны, в прошлом веке (при Брежневе), они получили эту квартиру. С какой великой радостью они переселились сюда из трущобного барака на Шулявке, сколько раз ему об этом рассказывала мать. Но вместе с ними здесь поселилась Нищета. И хотя Павлу теперь казалось, что он от нее избавился, она поселилась в нем навсегда.

В соседней комнате была его спальня. Весь вид этой комнаты говорил о том, что в ней живет человек скромных и даже более того, аскетических привычек. Стены, беленные известью и полы в спальне были голые. Кроме стеллажей из струганных досок, прогнувшихся под тяжестью книг, простого канцелярского стола, и дивана, в ней ничего не было. Контраст с роскошью гостиной был более чем разительный, и создавалось странное впечатление пустоты, как будто в этой комнате никто не жил. Во всей обстановке обращала на себя внимание доведенная до педантизма аккуратность. Такова, в его понимании и должна была быть комната для работы, которую он хотел выполнять без всяких помех, наедине с самим собою.

Нетребовательный по натуре, Павел был строг с собой: питая слабость к изысканным винам, довольствовался водкой, изредка, – коньяком. Страстный почитатель живописи, он уже многие годы не приобретал новых полотен. Хотя и то, и другое, и третье легко мог себе позволить. Он оправдывался перед собой тем, что хобби, это простой способ борьбы с одиночеством. Но, делая вид, что чем-то увлекаешься, себя не обманешь. Потребностей у него было мало, а желаний и того меньше.

Зачем нужны были эти противопоставления: сибаритская роскошь, рядом со спартанским бытом? Зачем эти огромные траты на непомерно дорогие пустяки жизни? Павел и сам задавался этим вопросом. Быть может, эти предметы роскоши и отнюдь не необходимости, были компенсацией за лишения, пережитые в детстве? Ведь больше других тяготеют к роскоши те, кто был обделен любовью. А может, окружающее богатство поддерживало его самооценку? Но, разве так ее поддерживают. Павел объяснял эти антитезы тем, что среди изобилия и излишеств, истинные потребности человека смехотворно малы. Это действительно так, и это его развлекало. Контрастами обстановки он стимулировал работу ума.

Над стоящим у окна диваном крест-накрест висели два штыка от русской трехлинейки. Один штык был тоньше второго, его принес с Первой мировой дед Павла со стороны отца. За неделю до смерти он показал маленькому Павлику этот штык и рассказал его историю. На той далекой войне, о которой никто уже не помнит, деду пришлось побывать в рукопашном бою. Навстречу ему бежал «германец» с винтовкой наперевес и примкнутым штыком, похожим на длинный нож. Они быстро сближались, наметив друг друга для схватки. Не добежав несколько метров, германец не выдержал, вильнул, и бросился наутек. Дед долго гонялся за ним по полю, пока не загнал на околицу деревни. Бой шел где-то в стороне.

Германец стоял перед ним у стены хлева, пряча глаза под козырьком армейского кепи, свою винтовку он где-то потерял. Дед ударил его штыком в живот с такой силой, что острие, пронзив немца насквозь, «аж из спины вылезло». Но, нанеся удар, дед позабыл, что штык надо сразу же, выдернуть, и живая плоть сомкнулась вокруг него, и не отпускала.

Извлечь штык никак не получалось, и оставить винтовку тоже было нельзя: «она ж казенная, а казенное добро страхом огорожено». Дед и так, и этак, поворачивал винтовку, но плоть, как будто присосалась к штыку. Пришлось наступить ногой немцу на мягкий живот. А он!.. ‒ схватившись за ствол винтовки, умирая, изо всех сил молча, глядел ему в глаза. Деду все же удалось «вытянуть штык наружу», а человеческая плоть при этом «мокро чмокнула, как сапог, вытащенный из грязи».

Дед все рассказывал и рассказывал Павлику про глаза германца. Его глаза… Как тот, умирая, на него смотрел. Его глаза преследовали деда всю жизнь. Дед признался Павлику, что тогда, в первый и единственный раз убил человека, и хоть был он не робкого десятка, наложил в портки. В боях он больше не участвовал, а штык хранил. Всю свою жизнь он был безответно кроток и мухи не мог обидеть, но было в нем что-то такое, чего Павел понять не смог. Они мало общались, дед жил отчужденно в собственном доме в обществе собаки и пяти кошек. Перед смертью дед позвал Павлика к себе в Ирпень и отдал ему этот штык. От деда к отцу, а от отца к Павлу передалась их несовместимость с миром.