Одиночка — Джек

— Даже не знаю, — засомневался Шодресс. — Наличными за это и не рассчитаться. А вот престиж ваш поднять… Есть тут еще один доктор — Гудрих. Думаю, я мог бы замолвить словечко своим ребятам: они могут просто выпроводить его из города и оставить все поле боя за вами. Тогда, полагаю, вы удвоите свои доходы!

— Пусть они отвезут его прямо к железнодорожной станции! — прорычал второй джовиллский врач. — Я его ненавижу. Вы знаете, он называет меня шарлатаном и отравителем! Что ж, в этом деле есть только одна загвоздка. Как мне опять попасть в дом Гранжей?

— Что значит «как»? Почему бы нет?

— Этой девице я не нравлюсь. Она не желает меня больше видеть. Отчасти потому, что думает, будто я обхожусь с этим Эпперли недостаточно деликатно, отчасти потому, что я разочек погладил ее по ручке.

Он вновь осклабился, а Шодресс покачал головой.

— Ты бы по этой дорожке ходил потише да полегче, сынок, — посоветовал он, — а то, поверь мне, если мальчики против тебя и вправду что-то будут иметь по этой линии, так даже я тебе мало чем смогу помочь!

— Я все сделаю, — спокойно сказал доктор. — И обо всем позабочусь. Вот увидите, что я не сделаю ни единой ошибки. И если я смогу проникнуть в этот дом…

— Если Гудриха выдворят из города, ей придется впустить вас.

— Это верно.

— Ну так считайте, что Гудриха уже нет!

Если взглянуть на самую окраину городка, то увидишь, как оборванный человек на запыленной усталой лошади въезжает в Джовилл, падает с коня у первого же дома и просит глоток виски во имя Господа.

Обитатели дома смотрят на него с изумлением и ужасом.

— Кто вы?

— Я по особому поручению Шодресса. Я Дэн Макгрюдер. А это вроде бы дом Чарли Патрика? Руку, Чарли!

Чарли Патрик бегом уже бежал со всех ног из дома.

Он встретил старого друга и, обняв его одной рукой, подставил ему плечо.

— Что с тобой стряслось, Дэн?

— Одиночка Джек — по его вине со мной это стряслось.

— Но с тобой же был этот Вестовер, что бьет без промаха, и этот дьявол Манделл!

— Мне не до разговоров, Чарли. Плесни-ка побыстрей виски! За эти пять дней я словно через ад прошел!

Его уложили на веранде, подложив под голову свернутую куртку, налили виски; потом он попросил поесть и умял здоровенный кусище холодной жареной свинины.

Казалось, после этого силы вернулись в его измученное тело, и он смог уже сесть, слабо чертыхаясь. Его лицо побледнело и осунулось, а белки глаз покрылись кровавыми прожилками; одежда висела на нем клочьями, и нервы были так напряжены, что его губы постоянно тряслись, и он почти не мог говорить.

Наконец его распухшая правая рука была обмотана множеством тряпок на манер повязки.

— Так я говорю, приятель, с тобой же были Вестовер и Манделл. Что с ними-то стало?

— Они отправились к дьяволу.

Неудержимый приступ дрожи сотряс тело Макгрюдера.

— Что-что случилось, говоришь?

— Да не могу я думать про это!

— Тебе, полагаю, лучше выговориться, приятель.

— Может быть!.. Ну вот… Мы втроем добрались до хижины Уоллисов. И в первую же ночь явился Одиночка Джек…

— С ним кто-нибудь был?

— Никого. Кроме этого дьявола. И первой же пулей он уложил Вестовера наповал, потом свалил Манделла, влепив ему кусок свинца в брюхо прямо у меня под носом. А потом, когда в доме погас свет, они со своим волком ворвались во тьме к нам, и Команч оставил на мне вот это!

Он кивнул на замотанную руку.

— Потом мы вырвались через заднюю дверь и смылись, хотя я никогда не пойму, почему этот дьявол не уложил нас всех прямо там… Быстро же он нас выследил! И гнал вниз по Большому Серебряному тракту. Я отстал от братьев Уоллис. Три дня мчался, а он висел у меня на хвосте…

Макгрюдер вздрогнул, перекосившись от боли.

— Плесни-ка мне еще глоток виски, приятель! — попросил он.

Ему поднесли ко рту фляжку с виски. Глотнув, он кое-как поднялся на ноги.

— Где Шодресс? Пусть кто-нибудь из вас проводит меня к нему. Я не хочу оставаться один. Даже на улицах этого проклятого города. Сколько еще буду жить, никогда ни за что не останусь один!

Глава 26 ДВЕ КАПЛИ БЕСЦВЕТНОЙ ЖИДКОСТИ

В сумерках того же дня доктор Рудольф Майерс шел по направлению к дому Гранжей. Доктор, как правило, предпочитал приходить по вызовам до рассвета или в вечерних сумерках, потому что при ясном свете солнца всегда чувствуешь хоть малую надежду, но во тьме все ужасное и непознаваемое, в том числе и страх смерти, придвигается к нам вплотную, и шепот, в котором на закате мы распознаем простой порыв ветра, встревоживший листья, становится ночью недобрым бессловесным пророчеством — смутным предостережением судьбы.