Одиночка (СИ)

Упираюсь ладонями Диме в грудь и машинально пытаюсь свести колени, что сделать, конечно, не получается: мешают его бедра.

— Нет, не думала пока, — хриплю я под усиливающееся сердцебиение. — А ты что… думал?

Наши взгляды пересекаются. В зеленой радужке, испещренной хрустальными прожилками, светится воодушевление.

— С недавнего времени да. А что такого? У нас ведь все отлично. Следующий шаг — только свадьба. Содержать семью я смогу, ты знаешь. Ты классной мамой будешь.

Вот оно — то, о чем я говорила Адилю. Нормальные люди не боятся заводить детей, и мысль о родительстве не вызывает у них паники. У меня же только одно желание — поскорее сбежать из кухни. Столько протестныхмыслей в голове за секунду рождается: что у меня работа, что мы вместе недостаточно долго, что еще рано и нужно всё хорошенько обдумать.

— Эй, Даш. — Дима шутливо теребит мои плечи. — Ты чего замолчала?

Замолчала, так как понимаю, что все вышеперечисленное — чушь собачья. Диму я знаю полжизни и не сомневаюсь, что он будет прекрасным отцом. И он прав: следующий шаг — свадьба, ибо для чего вообще нужно было съезжаться? Отношения, совместные путешествия, предложение руки и сердца, свадьба, деторождение… Разве не этого все хотят? Этого, разумеется. Именно так я видела свою будущую жизнь с самого детства.

— Мне нужно об этом подумать, — бормочу, застегивая рубашку и неуклюже сползая со стола. — Такие вопросы по-другому обсуждаются.

Нахмурившись, Дима ловит меня за талию, пресекая попытку ускользнуть.

— Ну ты куда собралась? Думай, конечно, но секс-то тут при чем?

Я мотаю головой, давая понять, что настрой на секс потерян. Дети — это ведь что-то совершенно новое, невероятное, требующее огромной ответственности. Существа, которые должны расти в абсолютном принятии и безусловной любви. А я сейчас даже себя принять не могу из-за сделанного.

И следом ударяет: что будет, если я забеременею, а спустя какое-то время Дима выяснит, что я ему изменяла? Сможет ли он после этого любить нашего общего ребенка так, как тот заслуживает? Велика вероятность, что нет. Чем не повод усомниться в своем отцовстве и возненавидеть нас обоих: малыша и меня. Разве справедливо заставлять еще неродившегося человека нести ответственность за ошибки взрослого?

— Дим, пусти, пожалуйста, — настаиваю я, выворачиваясь из его рук.

Ложь идентична преступлению. Бывает небольшой степени тяжести — когда спустя время о ней напрочь забываешь, а бывает тяжкой, переворачивающей с ног на голову всю твою жизнь. Моя именно такая. Как бы я ниубеждала себя, что смогу притвориться законопослушным гражданином, каждый день паутина вранья дает о себе знать, опутывая будущее и заставляя до трясучки бояться возмездия.

— И куда ты? — летит мне в спину.

Туда, где дверь запирается на замок и есть возможность побыть одной.

Дважды повернув защелку на двери ванной, я приземляюсь на сиденье унитаза и что есть силы сжимаю виски. Бедный Дима. Он уже не знает, как ко мне подступиться: я то плачу, то злюсь, то замыкаюсь в себе. Тяжело нормальному быть с той, кто таковой лишь притворяется. Что мне делать, а? Может быть, и правда согласиться полететь с его родителями в Лиссабон? Ненадолго отсечь от себя этот город, Адиля, бедового отца и мою ложь? Ходить по ресторанам и музеям с Диминой мамой, слушать рассказы из его детства и заражаться концентрированной нормальностью их семьи. Раньше неплохо получалось, и моментами я ощущала ту самую вожделенную гармонию: когда представления о том, какой должна быть идеальная жизнь, наконец совпадали с реальностью.

Ослабив ладони, опускаю взгляд на свои босые ноги. Это тоже будет ложью. Временным самообманом. Невозможно построить крепкое и долговечное жилье на хлипком фундаменте. По крайней мере, не в моем случае. Через неделю поездка закончится и придется вернуться. От себя не убежишь. У меня — точно не получится.

Поднявшись, включаю воду похолоднее, зачерпываю в пригоршню и прикладываю к лицу. Мозг судорожно ищет выход, как за тяжкое преступление выторговать минимальный срок. Скрывать я уже пыталась, давать взятку совести — тоже… Теперь вот подумываю бежать из страны в надежде, что сработает.

Закрываю кран, когда от холода начинают стучать зубы. Или это не от холода вовсе, а от внезапно принятого решения. Просто я другого выхода не нашла. Не для меня это: ложь и побеги. Лучше чистосердечное. Говорят, зачастую смягчает приговор.

Я отпираю дверь и на секунду застываю, давая себе последний шанс передумать. А смысл? Чтобы и дальше жить с опущенной головой в ожидании, что когда-то отпустит? А если не отпустит? Дальше что?

Запускаю ледяные ладони в карманы так полюбившейся Диме пижамы, прочищаю горло, чтобы прозвучать достаточно громко.

— Дим. Нужно поговорить.

Он не отвечает. Может быть, это знак? Мол, вернись в туалет и еще раз хорошенько всё взвесь, Даша.

— Дим, — повторяю чуть громче, насколько это позволяет мое, полное [N5] безысходности и паники, состояние. — Ты где?

Да, мне плевать на знаки.