Одиночный полёт

В его глазах раз и навсегда запечатлелось то положение стрелок, рычагов, тумблеров, огоньков сигнальных лампочек, при котором даже мимолетного взгляда достаточно, чтобы в мозг поступало сообщение: "Нормально, нормально, нормально..." Но стоит отклониться одной-единственной стрелке, потухнуть лампочке, и привычная картина нарушается, в мозг поступает тревожный сигнал: "Опасность!" Пилот еще не успел осознать, в чем она заключается, но уже начинает действовать, только задним числом понимая, что на это сообщение машины он и в самом деле должен был убрать газ, переключить тумблер или уменьшить тангаж.

- Командир, режим!

У него хороший штурман. Он знает свое дело. Хороший штурман, еще не оторвавшись от земли, думает о ветре. Он всегда с недоверием относится к груде метеосводок, которыми его снабжают перед полетом. Едва поднявшись в воздух, он хочет сам узнать скорость ветра, его направление, снос машины. И, как правило, его данные резко отличаются от тех, которые он получил на земле. Земля всегда отстает от событий, происходящих в воздухе.

А сейчас, перед бомбометанием, ветер штурману особенно нужен...

Две минуты, пока штурман, припав к окуляру визира, ловит одному ему видимые ориентиры, кажется, что машина замерла в воздухе. Ни одна стрелка не сдвигается даже на десятую долю миллиметра.

- Промер окончен, - сообщает штурман. - Хороший ветерок получился, командир! Повторять не надо.

Приятно дать штурману хороший ветер. Штурманы редко бывают довольны ветром. Иногда приходится повторять режим по три, четыре, пять раз, и тогда работа летит к чертям. Тогда каждый думает о том, чтобы хоть как-то разделаться с этим проклятым полетом, от которого добра ждать не приходится. Они хорошо работают. Они хороший экипаж.

- Командир, осталось семнадцать минут.

- Понял. Стрелок, вы слышали? До Кенигсберга - семнадцать минут.

- Слышу. Семнадцать.

- Как кислород?

- В порядке, командир. Идет.

- Штурман, у вас как с кислородом?

- Все хорошо. Спасибо. Командир, начинайте набор. Держите шесть метров в секунду.

- Понял. Шесть.

Нос самолета чуть приподнимается. Они уходят от земли все дальше. От враждебной земли, на которой рассыпано довольно много огней. Но эти огни капитана на радуют. Они вызывают в нем раздражение и глухую злобу.

5

...Когда Царев ушел, капитан поднялся и развел в печурке огонь. Подбросив дров, он посидел, задумчиво глядя на пляшущие язычки пламени.

Майор Козлов и старший лейтенант Царев... Один терпеть не может его, Добруша, второй расположен настолько дружески, что готов на самопожертвование. А в итоге - горечь от встречи и с тем, и с другим. Ну что стоило Цареву сказать, что машина у него, Добруша, не так уж и плоха, а полет на Кенигсберг - это задание, с которым справится и ребенок? Зачем искать какие-то другие причины полета на Кенигсберг, кроме тех, которые есть на самом деле?

Капитан вздохнул. Им овладела странная апатия, в мозгу проносились обрывки мыслей, никак не связанных с предстоящим полетом. Лицо погибшего стрелка, истребитель "И-16", на котором он летал в начале войны, маленькая женщина, штурман Назаров, трубка "Дарю сердечно..."

До вылета оставалось тринадцать часов. "Ладно, - подумал он. - Я должен бомбардировать Кенигсберг, и покончим с этим".

Он снова подумал о штурмане Назарове. Вот кто ему нужен. Назаров хороший штурман. Правда, он из экипажа Козлова, и это даст майору лишний повод для различных домыслов. Но с этим считаться не приходится. Капитан поднялся и снял с гвоздя куртку. Но в этот день все складывалось неудачно. Не успел он одеться, как снаружи послышался шум шагов и в землянку спустился старшина Рогожин.

- Можно, командир?

- Входите, - буркнул Добруш, окидывая взглядом землянку в поисках фуражки.

Старшина остановился у порога и переступил с ноги на ногу. Он был тучен, форма сидела на нем мешком.

- Василь Николаич...- прошепелявил старшина, прижимая руку к левой щеке.

- Что это с вами? - спросил капитан. - Простыли? Рогожин помотал головой.

- Зуб проклятый... Хоть матом кричи.

- Коренник?

- Коренник, Василь Николаич.

- Плохо дело. Лечить надо.

Добруш похлопал рукой по одеялу на варах, приподнял подушку. Фуражки нигде не было.

- Вылечишь зверюгу... как же. Доктора три раза драли.

- Не помогло?

- Укоренился.

- Плохо дело, - повторил капитан. Рогожин тяжело вздохнул.

- Василь Николаич?, а Василь Николаич...- сказал он после молчания. - Вам надо поглядеть левый мотор.

- Что там еще? - недовольно спросил Добруш.

- Сбрасывает обороты.

- Знаю. Я проверял вечером.

- Сейчас он сбрасывает почти сто пятьдесят, - тихо сказал старшина.

Капитан повернулся к Рогожину, вынул изо рта трубку и внимательно поглядел на него.

- Зажигание проверили?

- Все проверили, Василь Николаич. Дело не в том. Капитан сдвинул брови.

- А в чем?

- Мотор после второй перечистки.

- Правый тоже после второй перечистки. Старшина тихонько вздохнул.

- Это правда, Василь Николаич. Только в нем не взрывалось полтонны железа. Добруш поморщился.

- Ну, это преувеличение.

- Не, Василь Николаич, - покачал тот головой. - Не преувеличение. Вы посмотрели бы, какая там была каша после...