Одиночный полёт

У него хороший штурман. Он знает свое дело. Хороший штурман, еще не оторвавшись от земли, думает о ветре. Он всегда с недоверием относится к груде метеосводок, которыми его снабжают перед полетом. Едва поднявшись в воздух, он хочет сам узнать скорость ветра, его направление, снос машины. И, как правило, его данные резко отличаются от тех, которые он получил на земле. Земля всегда отстает от событий, происходящих в воздухе.

А сейчас, перед бомбометанием, ветер штурману особенно нужен…

Две минуты, пока штурман, припав к окуляру визира, ловит одному ему видимые ориентиры, кажется, что машина замерла в воздухе. Ни одна стрелка не сдвигается даже на десятую долю миллиметра.

— Промер окончен, — сообщает штурман. — Хороший ветерок получился, командир! Повторять не надо.

Приятно дать штурману хороший ветер. Штурманы редко бывают довольны ветром. Иногда приходится повторять режим по три, четыре, пять раз, и тогда работа летит к чертям. Тогда каждый думает о том, чтобы хоть как-то разделаться с этим проклятым полетом, от которого добра ждать не приходится. Они хорошо работают. Они хороший экипаж.

— Командир, осталось семнадцать минут.

— Понял. Стрелок, вы слышали? До Кенигсберга — семнадцать минут.

— Слышу. Семнадцать.

— Как кислород?

— В порядке, командир. Идет.

— Штурман, у вас как с кислородом?

— Все хорошо. Спасибо. Командир, начинайте набор. Держите шесть метров в секунду.

— Понял. Шесть.

Нос самолета чуть приподнимается. Они уходят от земли все дальше. От враждебной земли, на которой рассыпано довольно много огней. Но эти огни капитана на радуют. Они вызывают в нем раздражение и глухую злобу.

5

…Когда Царев ушел, капитан поднялся и развел в печурке огонь. Подбросив дров, он посидел, задумчиво глядя на пляшущие язычки пламени.

Майор Козлов и старший лейтенант Царев… Один терпеть не может его, Добруша, второй расположен настолько дружески, что готов на самопожертвование. А в итоге — горечь от встречи и с тем, и с другим. Ну что стоило Цареву сказать, что машина у него, Добруша, не так уж и плоха, а полет на Кенигсберг — это задание, с которым справится и ребенок? Зачем искать какие-то другие причины полета на Кенигсберг, кроме тех, которые есть на самом деле?

Капитан вздохнул. Им овладела странная апатия, в мозгу проносились обрывки мыслей, никак не связанных с предстоящим полетом. Лицо погибшего стрелка, истребитель "И-16", на котором он летал в начале войны, маленькая женщина, штурман Назаров, трубка "Дарю сердечно…"

До вылета оставалось тринадцать часов. "Ладно, — подумал он. — Я должен бомбардировать Кенигсберг, и покончим с этим".

Он снова подумал о штурмане Назарове. Вот кто ему нужен. Назаров хороший штурман. Правда, он из экипажа Козлова, и это даст майору лишний повод для различных домыслов. Но с этим считаться не приходится. Капитан поднялся и снял с гвоздя куртку. Но в этот день все складывалось неудачно. Не успел он одеться, как снаружи послышался шум шагов и в землянку спустился старшина Рогожин.

— Можно, командир?

— Входите, — буркнул Добруш, окидывая взглядом землянку в поисках фуражки.

Старшина остановился у порога и переступил с ноги на ногу. Он был тучен, форма сидела на нем мешком.

— Василь Николаич…- прошепелявил старшина, прижимая руку к левой щеке.

— Что это с вами? — спросил капитан. — Простыли? Рогожин помотал головой.

— Зуб проклятый… Хоть матом кричи.

— Коренник?

— Коренник, Василь Николаич.

— Плохо дело. Лечить надо.

Добруш похлопал рукой по одеялу на варах, приподнял подушку. Фуражки нигде не было.

— Вылечишь зверюгу… как же. Доктора три раза драли.

— Не помогло?

— Укоренился.

— Плохо дело, — повторил капитан. Рогожин тяжело вздохнул.

— Василь Николаич?, а Василь Николаич…- сказал он после молчания. — Вам надо поглядеть левый мотор.

— Что там еще? — недовольно спросил Добруш.

— Сбрасывает обороты.

— Знаю. Я проверял вечером.

— Сейчас он сбрасывает почти сто пятьдесят, — тихо сказал старшина.

Капитан повернулся к Рогожину, вынул изо рта трубку и внимательно поглядел на него.

— Зажигание проверили?

— Все проверили, Василь Николаич. Дело не в том. Капитан сдвинул брови.

— А в чем?

— Мотор после второй перечистки.

— Правый тоже после второй перечистки. Старшина тихонько вздохнул.

— Это правда, Василь Николаич. Только в нем не взрывалось полтонны железа. Добруш поморщился.

— Ну, это преувеличение.

— Не, Василь Николаич, — покачал тот головой. — Не преувеличение. Вы посмотрели бы, какая там была каша после…

— Да, да, — нетерпеливо сказал капитан. — Это большое упущение с моей стороны. Впредь буду внимательнее.

О том, в каком состоянии был мотор, когда он посадил машину, капитан знал не хуже Рогожина. Они вместе проверяли его, и Рогожину не стоило говорить об этом. Старшина смутился.

— Простите, Василь Николаич…

— Прощаю, — буркнул тот. — Что вы предлагаете? Старшина сдвинул стоптанные каблуки, втянул, насколько это было возможно, перевалившийся через ремень живот и приложил руку к пилотке.

— Товарищ командир, предлагаю выбросить мотор в металлолом.

— Так…