Одинокая луна в Сарасина. Японские лирические дневники

Кто-кто-кто?
У дверей раздаётся
Песня птички куина.
Кто же ещё в эту пору глухую
Горной тропою придёт?

Поскольку гора Рёдзэн находилась поблизости, я отправилась туда на поклонение[58] и помолилась там, но путь был тяжёл, и пришлось зайти к каменному колодцу возле горной кумирни. Одна из моих спутниц, зачерпнув воду рукой, пила из пригоршни, а потом сказала: «Наверное, это та самая вода, которой не напьёшься вдосталь?»[59]. Я в ответ произнесла:

Здесь, глубоко в горах,
Воду, что бьёт между скал,
Ты зачерпнула рукою,
Только теперь познав
Неутолимость жажды.

Та, что пила воду, ответила:

Чем в давнем том колодце
Паденьем капель замутнённая вода,
Мне влага эта более желанна,
Не утолится ею
Душа моя.

На обратном пути закатные лучи так ясно озарили всё вокруг, что даже столица видна была вся до последнего уголка, а та дама, «замутившая воду в колодце», сказала, что возвращается домой. Расставание, кажется, опечалило её, и утром она мне прислала:

За гребни гор
Закатные лучи
Спускались, унося с собою тени,
Глядела я – и в мыслях о тебе
Сжималось сердце.

Услышав благостные звуки утренней молитвы, творимой монахами, я открыла двери и увидела светлеющую от первых лучей кромку гор и тёмные верхушки деревьев, окутанные туманом – отчего-то это окаймлённое лесом небо, затянутое дымкой, показалось мне прекраснее даже, чем цветущая сакура или алые осенние клёны. А тут ещё кукушка совсем рядом в листве много-много раз прокуковала мне.

Кому я это покажу?
Кому послушать дам?
В селении горном рассвет,
И голос кукушки,
Снова и снова…

В последний день месяца кукушка в долине стала уже докучать мне.

В столице заждались тебя,
Кукушка,
И нынче ночь не спят – не пропустить бы!
Ты ж неустанно здесь
Свой голос подаёшь.

Так вот мы проводили время в созерцании, и одна из тех, кто был со мною, сказала: «А может быть и в столице в этот час кто-то слушает кукушку? Хотела бы я знать, есть ли кто-нибудь, кто теперь думает о нас, представляет, как мы сидим здесь, любуясь пейзажем…» – и прочла стихи:

Едва ли кто-нибудь
В глубины дальних гор
Мечты и думы шлёт,
Хотя луной любуясь,
Не спят сегодня многие, наверно…

Я ответила:

Когда во тьме ночи глубокой
К луне ты устремляешь взор,
То первое, что в мыслях предстаёт –
Затерянное горное селенье,
Пусть даже жители его тебе чужие.

Однажды мы подумали, что уже наступил рассвет – так много людей с шумом и гомоном спускалось с гор, но когда мы, удивившись, выглянули, оказалось, что к самой галерее подошли олени и кричат. Вблизи их голоса вовсе не так поэтичны, как об этом говорят.

Осеннею ночной порою
Томящегося по жене
Оленя зов
Из горной чащи пусть ко мне несётся,
Издалека им лучше наслаждаться.

Одна знакомая мне особа была поблизости от нас, но так и вернулась в столицу, не дав о себе знать. Когда я об этом услышала, сложила:

Невидимый для глаза
Осенний ветер в соснах,
Хоть нам он вовсе не знакомец,
И тот, бывало, на прощанье
Прошелестит приветно – я слыхала!

В двадцатых числах восьмого месяца луна всходила на небо уже к рассвету, и необычайно прекрасными казались темнеющие силуэты гор и шум водопада – ни с чем не сравнить эту картину, ею невозможно налюбоваться.

Тому, кто понял бы меня,
Я показать хочу
В селенье этом горном
И темноту осенней ночи,
И на небе рассветном месяц.

Те поля, что виделись сплошь залитыми водой, когда я сюда ехала, на обратном пути в столицу все оказались уже убраны.

На тех полях,
Где только гладь воды
Мне брезжилась, ростки скрывая,
Уж урожай собрали.
Как загостилась я!..