Одинокая наследница. Дело о лошади танцовщицы с веерами. Дело о ленивом любовнике

— Еще там висит занавес из белого материала, из чего-то вроде марли, только это не марля, занавес ниспадает вниз, и он освещен. Затем идет сама комната, где сидят полицейские, она темная, поэтому человек, которого требуется опознать, не может определить, кто находится по другую сторону занавеса. Тех лиц, которых требуется опознать, проводят в эту комнату и заставляют походить туда-сюда и разговаривать.

— О чем?

— Это не имеет значения. Просто говорить, чтобы те, кто за ними наблюдает, могли бы слышать звук голоса и определить манеру произношения.

— А вы видели обвиняемую в той комнате?

— Да, сэр.

— Восемнадцатого числа?

— Совершенно верно.

— И опознали ее?

— Совершенно точно.

— И вы говорите, что там был Сэмюел Микер?

— Да, сэр.

— Он опознал ее?

— Опозцал, мы оба опознали ее.

— Без Всякого колебания?

— Без всякого колебания.

— Вы заметили, как она была одета?

— Да, сэр.

— Вы определили, что она была одета в ту же самую одежду, что и особа, которую вы видели в коридоре отеля рано утром семнадцатого сентября?

— Совершенно верно. Да, сэр.

— И ноги у нее были те же? — спросил Мейсон.

Свидетель усмехнулся:

— Те же самые.

— Вы слышали ее голос?

— Сейчас, обождите минуту, — засомневался свидетель. — Я слышал ее голос, но не уверен, что в первый раз, когда увидел ее в теневой комнате, я его услышал отчетливо.

— А что, были еще другие возможности?

— Да, сэр.

— Что это быда за возможность? Почему она вернулась в теневую комнату?

— Я так думаю, что сержант Дорсет все время хотел задать ей какой-то вопрос в отношении ее поведения. Было такое мнение…

— Возражаю, — вмешался Гамильтон Бюргер. — Я бы избежал в допросе обсуждения этого момента, ваша честь, в целях экономии времени. Полагаю, что свидетель не может давать показания относительно того, что было в голове сержанта Дорсета. Относительно этого может дать показания сам сержант Дорсет, если в этом возникнет необходимость.

— Совершенно верно, — сказал судья Донахью. — Возражение поддержано. Я думаю, можно подвести черту под показаниями свидетеля.

— Сержант Дорсет сам сказал мне…

— Это не меняет сути дела, — перебил судья Донахью. — Все это только домыслы.

— Хорошо, — сказал Мейсон. — А вы сами заметили что-нибудь?

— Я заметил, что, когда она в первый раз вошла в теневую комнату, ее речь была какая-то бессвязная. Она выглядела как-то угрюмо, была несговорчива, голова наклонена, и сержанту Дорсету не понравилось, как она выглядела. Он сказал, чтобы полицейский, который в это время был на дежурстве… ну, в общем, я полагаю, я не должен давать показания о том, что они говорили.

— Был какой-то спор? — спросил Мейсон.

— Похоже, что был, и в конце концов тот, кто был на дежурстве, сказал сержанту Дорсету: «Ну, если думаешь, что у тебя это выйдет лучше, давай действуй», или что-то в этом роде, и Дорсет ответил, что да, черт возьми, он так и сделает, а затем он привел девушку назад.

— Все это время вы находились в теневой комнате?

— Нет, нет, мы были в полицейском участке, разговаривали там, а потом, мы уже собирались идти домой, Дорсет заявил, что ему не понравилось, как девушка вела себя в теневой комнате, извинился перед нами и попросил нас пройти туда опять. Мы сели там и прождали минут пятнадцать или двадцать, а может, немного дольше, а потом Дорсет вернулся и говорит, что, чем больше он об этом думает, тем меньше ему все это нравится. Потом он послал за полицейским, который охранял теневую комнату, и у них вышел спор.

— Все это, конечно, сплошные домыслы, — снова вступил Гамильтон Бюргер, — относительно того, что сказал сержант Дорсет. Я возражал против этого и раньше, но, судя по всему, свидетелю не потребуется много времени для того, чтобы вытрясти все это из себя.

— Вы желаете опротестовать эту часть допроса?

— Нет, — ответил Бюргер, — хотя не стоило бы загромождать протокол лишними записями. Мне бы только хотелось, чтобы присяжные осознали, что все это домыслы и абсолютно не относится к делу.

— Вы можете опротестовать эту часть допроса, и тогда она не будет фигурировать в протоколе, — предложил судья Донахью.

— Да нет, оставьте как есть, — произнес Бюргер ве ликодушно, махнув рукой, будто он был абсолютно готов согласиться со всеми техническими нюансами, лишь бы скорее свершилось правосудие и был вынесен справедливый приговор.,

Мейсон е интересом задал свидетелю вопрос:

— Каков был характер перепалки между офицерами? Они ссорились?

— Можно сказать, что да.

— Боже правый! — воскликнул Бюргер. — Все это настолько далеко от того, что мы расследуем, что нельзя ни по какой линии соотнести даже с предположениями, основанными на слухах и домыслах.