Одинокая птица

Открыла. Птица наклонила головку набок, словно взвешивая все за и против. Но раздумывала она недолго. Через несколько секунд свиристель вылетел из сумки и устремился прямо к виргинским черемухам. Какое-то время перепархивал с ветки на ветку, а затем исчез в кроне кедра. Мы двинулись в обратный путь. Я шагала впереди, размахивая пустой сумкой.

Тропа вскоре расширилась, и доктор Мидзутани, поравнявшись со мной, положила руку мне на плечо.

— Молодец! Вы оказались настоящей целительницей. — Немного помолчав, она добавила: — Забыла сказать: мой отец вас знает.

— Странно. Я его раньше никогда не видела.

— Это, так сказать, заочное знакомство. Прошлым летом вас наградили почетным дипломом за сочинение на антивоенную тему. Не правда ли?

— А, вы имеете в виду конкурс, который проводил городской муниципалитет?

— Да, конкурс на лучшее сочинение. А мой отец был одним из трех членов жюри. Ваше сочинение ему так понравилось, что он запомнил ваше имя и фамилию. Но когда сообразил, что это именно вы, вы уже ушли. Стареет, к сожалению. Он говорил, что вы писали о своем дяде.

— Даже это запомнил?

— Представьте себе, да. Ваше сочинение настолько его тронуло, что он хотел присудить вам первую премию. Остальные члены жюри тоже вас похвалили, но отдали предпочтение работам, посвященным большой политике. Отец даже разругался с коллегами, пытался доказать им, что ваше сочинение лучше, сильнее, поскольку в нем нет общих слов. Мировые проблемы, как он говорит, пропущены через личное восприятие, через человеческие судьбы.

Мы шли через лес, в котором я часто гуляла с матерью. Она знакомила меня с природой, учила названиям птиц и деревьев. Я невольно подумала о ее старшем брате, Сусуму, погибшем во время Второй мировой войны в Маньчжурии.

«Моя мама до сих пор оплакивает своего брата, — писала я в том сочинении. — Когда они последний раз виделись, между ними вспыхнул спор. Мать ненавидела войну, а Сусуму рвался на фронт. Под конец они разругались и расстались очень холодно. К сожалению, мать никогда не сможет с ним помириться. Но больше всего ее огорчает то, что Сусуму погиб не за правое дело».

Вслушиваясь в звук наших шагов, я вспомнила слова матери, сказанные ею, когда мне было тринадцать:

— Японские солдаты в Маньчжурии зверствовали: убивали мирных жителей — детей, женщин, стариков, сжигали целые деревни. И я не возьмусь утверждать, что мой брат был исключением. Вполне возможно, что он убил чью-то сестру, дочь или бабушку. А если сам не убивал, то видел, как это делают другие, и не пытался их остановить. Я не говорю, конечно, что он заслужил смерть, но героем я его тоже считать не могу. Хорошо, что меня не слышат сейчас твои бабушка и дедушка. Они утверждают, что Сусуму — одна из бесчисленных жертв войны, подобно жителям Кобе, погибшим от бомб. Но в Библии сказано: только через истину мы обретем свободу, и я верю в это. Сусуму был солдатом. Он пошел на войну, готовый не только умереть, но и убивать. И с моей стороны делать из своего брата героя или безвинную жертву означало бы оскорбить его память. Впрочем, когда идет война, людей безвинных нет. Даже мы, которые были в тылу, в той или иной степени виноваты. Одни в том, что поддерживали войну, а другие в том, что недостаточно активно протестовали против нее.

В какой-то момент мне захотелось сесть прямо на тропинке и заплакать. Я была несправедлива, считая мать лгуньей. Просто она, как и госпожа Като, хотела, чтобы наша семья выглядела в глазах окружающих благополучной, хотя на самом деле это не так. Она, например, утверждала, что бабушка Шимидзу — добрая женщина. Выдумала историю со своим отъездом, говоря, что должна помочь своему отцу и скоро вернется. Но, думается, это была ложь во спасение. Говоря мне неправду, мать сама хотела верить в нее. Хотела, чтобы и бабушка чудесным образом переменилась и чтобы наше расставание оказалось недолгим. Такую ложь можно простить. Скорее это даже фантазии. В принципе, мать — человек искренний: не выгораживает же она своего погибшего брата. Наоборот, сказала мне всю горькую правду: в Маньчжурии он вполне мог убивать безоружных людей.

Наконец мы с доктором Мидзутани выбрались из леса и теперь шли по асфальтированной дорожке. До клиники оставалось всего несколько кварталов. За нашей спиной высились громадные кедры, отбрасывающие густую тень. Казалось, будто эта тень покалывает кожу на макушке.

— Без рассказов матери я бы ни за что не написала такого сочинения, — вдруг выпалила я, стараясь, чтобы голос у меня не дрожал. — Она мне многое объяснила, многому научила.

— И еще многому научит. — Доктор Мидзутани запнулась на секунду, но потом продолжила: — Извините, это, разумеется, не мое дело, но почему вы не можете видеться с матерью, даже если живете врозь?

— Отец и бабушка — я имею в виду мать отца — никогда не разрешат этого. Они считают, раз мать решила уехать, то она лишена права встречаться со мной. Она, мол, сама сделала такой выбор.

Доктор покачала головой: