Одинокая птица

— Отец говорит, что в семьях, где только жена — христианка, всегда возникают проблемы, — продолжал Кийоши. — Воспитать ребенка в христианской вере очень сложно. Если бы у моего отца была дочь, он ни за что не позволил бы ей выйти замуж за безбожника, как это случилось с твоей матерью и госпожой Учида.

Мы повернули за угол и стали подниматься по крутому холму в сторону моего дома. Тору и Такаши, должно быть, решили вернуться к отцу, поскольку они уже достаточно взрослые, могут сами о себе позаботиться и не будут его обременять. Если бы бабушка Шимидзу не согласилась переехать к нам, отец отправил бы меня к ней в Токио на несколько лет, пока я не повзрослею и не смогу вести хозяйство в нашем доме. Что за глупость: я должна расстаться с матерью, которая действительно обо мне заботится, и жить с отцом, хотя он настоящий белоручка и вдобавок появляется дома лишь изредка. «Это несправедливо», — говорила доктор Мидзутани, имея в виду, что женщин иногда насильно разлучают с детьми. И она тысячу раз права.

— Когда твоя мама уехала, отец забеспокоился. Он боялся, что ты перестанешь ходить в церковь, — проговорил Кийоши.

Кийоши впервые за все утро сказал мне какие-то теплые слова, но я не смогла ему ответить. Странный человек пастор Като: нашел повод для волнений! Лучше бы он беспокоился о том, что мне одиноко, а он вместо этого интересуется, останусь ли я прилежной прихожанкой или нет. Но говорить об этом Кийоши без толку, так что я предпочла промолчать.

Над нами пролетел самолет, оставив в небе след, похожий на белую реку. В детском саду, если кто-нибудь из нас замечал самолет, все дети кидались к окну и бурно обсуждали это событие. В те годы самолеты пролетали над нашим городом гораздо реже, чем теперь.

— Увидимся вечером, — сказал Кийоши, когда мы добрались до дома. — Ты ведь придешь на библейские чтения?

— Постараюсь. Но если отец будет дома, то вряд ли. Ему не слишком нравится, когда я хожу в церковь два раза в день.

— Ну, его дело, — и Кийоши зашагал обратно.

Дом оказался запертым — никого нет. Вчера вечером отец вернулся поздно, а сегодня ранним утром отправился играть в гольф с коллегами по работе. Бабушка, должно быть, пошла в магазин — как всегда, со своей небольшой вязаной сумкой. Все женщины нашего квартала отправляются за покупками с тележками и набирают продуктов на несколько дней. А у бабушки любимая сумка — маленькая, вот она и таскается в лавку ежедневно, а потом жалуется, что пришлось пройти несколько кварталов, мучаясь от боли в спине. Могла бы облегчить себе шопинг, но тележка ей не по нраву.

Открыв дверь, я первым делом побежала к себе в комнату и спрятала письмо от матери в ящик письменного стола. Как же хорошо скинуть облачение прихожанки и снова оказаться в майке и джинсах! Так, еще нужны кроссовки. Переодевшись, я пулей выскочила из дома и зашагала вверх по холму к доктору Мидзутани.

Ворона в большой сумке подняла страшный шум: каркает, хрипло кричит. К ее правой лапе примотана лонгетка, крылья основательно изодраны. Ворона неуклюже прыгает на одной ноге и потом, сложив крылья, съеживается в углу сумки. Она напоминает мне старый, потрепанный зонтик.

Доктор Мидзутани надевает кожаные перчатки, доходящие до локтя.

— Не слишком везучая птица, — замечает она.

Открыв сумку, доктор хватает ворону за лапы и запихивает ее в картонный ящик, который я уже держу наготове. Мы ставим ящик на весы. Нахмурившись, доктор наблюдает за колебанием стрелки весов.

— Не так уж плохо. Вес вполне нормальный, учитывая особые обстоятельства. — Доктор вынимает из ящика ворону, которая, похоже, впала в транс. — Вот только есть она сама не может. Придется нам за ней поухаживать.

Мы идем к рабочему столу, где лежат нарезанные мной кусочки мяса. Чье это мясо, я даже боюсь спрашивать. В первый день работы у доктора Мидзутани (а это было две недели назад) я, открыв холодильник, обнаружила там пакет с замороженными крысами — скрюченные коготки, зубы, оскаленные в зловещей улыбке. Меня чуть не стошнило. Доктор заметила выражение моего лица. «Они редко входят в меню, — успокоила она меня, — а если понадобится, я сама их приготовлю».

— Начнем. — Доктор обхватила одной рукой вороньи лапы, а другой прижала ее крылья. — Я крепко держу. Она не вырвется и не ущипнет.

В левой руке я зажала пинцет с кусочком мяса, а большой палец правой руки поднесла к основанию вороньего клюва. Клюв — кажется, единственная не поврежденная часть ее тела. Он массивный, слегка изогнутый и будто покрыт черным лаком — не клюв, а какая-то деталь старинной мебели. Я медленно подвожу ноготь указательного пальца к уголку клюва и открываю его.

— Прекрасная работа, — комментирует доктор Мидзутани.

Держа клюв вороны открытым, я засовываю первый кусочек мяса как можно глубже и быстро вынимаю пинцет. Затем сжимаю клюв в кулаке, чтобы птица не выплюнула еду.

— Погладьте ей горло — тогда она волей-неволей проглотит.

Я глажу ворону по горлу и шее. Маленькие блестящие глазки настороженно смотрят на меня.

— Думаю, вы ей понравились, — заключает доктор.