Одинокая птица

— Я просто хотел помочь… — Он недоуменно пожал плечами.

— Убирайся! Не нужна мне твоя помощь!

Он встал с пола и отступил на несколько шагов.

— Мне хочется побыть одной. Уйди, прошу тебя!

Скатав в клубок несколько носков, я быстро прицелилась. Клубок угодил ему в живот. Не больно, конечно, но от неожиданности он вздрогнул.

— Хорошо-хорошо, ухожу, — попятившись, Кийоши исчез в дверном проеме.

Я тут же принялась ругать себя за несдержанность, тем более что легче мне не стало. Кийоши, должно быть, затаился на верхней лестничной площадке и прислушивается. Наверное, решил, что мне надо выплакаться. Я представила себе его нахмуренные густые брови и тревожно сморщенный крупный нос. Ладно, не будем терять времени. Быстро набив рюкзак, я поднялась с пола. Вот уж что мне сейчас меньше всего нужно, так это сострадание Кийоши.

Наткнувшись на него в коридоре, я молча кивнула в сторону лестницы, и она гулко застучала под нашими торопливыми шагами. Очутившись внизу, я собралась было закинуть рюкзак за спину, но Кийоши потянулся за ним. «Сама донесу, небось не слабая и не больная», — хотелось мне сказать, но спорить не было сил, и я отдала рюкзак ему.

В полном молчании мы вышли из дома и стали спускаться по холму к дому приходского священника, где жило семейство Като. Начинало темнеть, на улице похолодало. Мы прибавили шагу. Кийоши то и дело искоса поглядывал на меня, словно ожидая, когда я открою рот. Но мне было не до пустопорожней болтовни и тем более не до извинений. Кийоши с моим розовым рюкзаком за плечами, который совершенно не подходил к его темно-синей форме, выглядел нелепо. В другой ситуации я бы, наверное, расхохоталась.

Едва мы добрались до его квартала, как зажглись уличные фонари, словно они включились от нашего топота. Улица окрасилась в бледно-желтый цвет. Неожиданно я вспомнила о маминой рассаде, оставшейся на подоконнике.

— Я кое-что забыла, — пробормотала я и, прежде чем Кийоши успел сказать хоть слово, помчалась обратно — вверх по склону холма. Предстояло пройти километра три. Через несколько кварталов я оказалась у платформы, где останавливаются пригородные поезда. Пришлось лавировать между спешащими домой бизнесменами, обремененными лишь портфелями-дипломатами, и женщинами, ровесницами моей матери, нагруженными корзинами и тележками с провизией.

В темноте наш дом выглядел массивным и приземистым — квадратное оштукатуренное строение, крытое синей черепицей. Таких зданий в округе предостаточно. Достав из кармана джинсов ключи, я отперла входную дверь и сразу пошла в комнату матери. Включила верхний свет. В непривычно пустой комнате даже коричневый ковер смотрелся уныло. На подоконнике по-прежнему стояли ящики с рассадой, отданной на мое попечение, и полупустой пульверизатор.

Что за глупость со стороны матери! Ведь она знает, что до приезда бабушки я буду жить у Като. Что же, мне теперь мотаться сюда каждый день, чтобы поливать рассаду? А может, она думала, что мы с Кийоши отнесем ящики в дом Като? Да нет, вряд ли. Скорее всего, просто плюнула на свои разлюбезные цветочки. Их судьба ее не волновала, а семена она посадила лишь для того, чтобы запудрить мне мозги.

Выключив обогреватели, я сняла с них ящики и поставила их друг на друга. Часть рассады при этом, естественно, поломалась. Громоздкие ящики оказались шаткими. Нести их было нелегко, но все же я ухитрилась вытащить свою ношу через черный ход в наш двор, обнесенный забором. Дорогу мне освещал свет из окон нашего дома и дома соседей. Миновав шеренгу кленов и кустов бузины, я прошла в дальний конец двора — туда, где мать посадила в ряд три оливковых дерева и две камелии. Остановившись между камелиями, я опустила на землю все ящики, кроме одного. Его содержимое я высыпала под ту камелию, что вымахала повыше. Комки влажного фунта падали со звуком, напоминающим тяжкие вздохи. Подобным же образом я опорожнила и все остальные ящики.

Теперь корни камелии были присыпаны грязным месивом, в котором виднелись ниточки несчастных стебельков. Может, часть рассады и выживет.

Я не унаследовала от матери ее агрономических талантов. Даже срезанные цветы в моих вазах на следующий день увядают: я ставлю их в слишком теплую воду либо в чересчур холодную. Иногда мне дарят цветы, растущие в горшках: герань, карликовую азалию, цикламены. С ними тоже беда — немедленно сохнут: то не долью воды, то перелью. Мать часто забирала у меня полуживые цветы и умудрялась их выхаживать. Она всегда точно определяла, сколько им нужно воды и света. Разумеется, она знала наперед судьбу своей злосчастной рассады. Зачем же было огород городить?