Одинокая волчица

С кладбища на нескольких машинах отправились на поминки домой к Елене. Я у неё никогда не была и теперь с любопытством оглядывалась по сторонам. Квартиру в типичном «сталинском» доме ещё до войны получил отец Елены. Огромные, чуть ли не во всю стену окна с мраморными подоконниками, высокие потолки с лепниной, и прочее, и прочее. Привыкшая, в общем-то, к строгой геометричности панельных домов (да и новых кирпичных, если уж на то пошло), я поражалась забытой прелести всех этих невесть как образовавшихся закутков, выступов, ниш. По коридору можно было запросто гонять на велосипеде — было бы желание. Словом, классический образчик сталинской архитектуры «для избранных»: спальня с примыкающей к ней ванной, гостиная и смежный с ней кабинет хозяина. Идеально для семьи из двух человек, но для большего числа народа — довольно-таки бестолково.

Квартира лично мне, как ни странно, понравилась куда больше дачи. Обожаю эту старомосковскую эклектику, когда мирно соседствуют самые, казалось бы, несовместимые вещи: чудом сохранившиеся остатки старинной резной мебели — ещё из приданого Татьяны Георгиевны, классические образчики мебели конца тридцатых годов, когда жить стало не только лучше, но и веселее, убогие прямые линии древесностружечной «стенки» — гордости каждой уважающей себя семьи семидесятых-восьмидесятых годов, — и сугубо современные предметы, типа тумбы под видеоаппаратуру. Любой дизайнер легко мог в этой квартире получить обширный инфаркт — от ужаса. Мне же, дилетантке, нравилось.

Тут я заметила, что не одинока в своем изучении апартаментов Елены. Павел также озирался по сторонам с выражением, не вполне мне понятным, и даже время от времени брал в руки ту или иную вещь: шкатулку, статуэтку. У него был вид человека, попавшего в помещение, когда-то ему приснившееся. Я не успела толком удивиться, как к нам подошла Елена:

— Вспоминаешь, Павлик?

— Как странно, здесь за все эти годы почти ничего не изменилось.

— Обои переклеили лет пятнадцать назад. Но — того же цвета. Ты же знаешь мамин консерватизм.

Елена всхлипнула и Павел обнял её за плечи. Сейчас они выглядели, как брат и сестра, объединенные общим горем, причем, судя по всему, испытывали схожие чувства. Да, время лечит, что верно, то верно.

— Какое счастье, что сейчас ты оказался рядом, — шепнула Елена. — Что бы я без тебя делала? Еще и Максима нет…

Я про себя отметила, что о своем драгоценном муже Елена не обронила ни слова.

— Аленушка, а можно мне посмотреть комнату Максима? — робко спросил Павел.

Робость — это было что-то новенькое в его репертуаре. Наш «железный Павел» удивлял меня все больше и больше.

— Конечно. Пойдем, я тебе покажу. Только… о сыне тебе эта комната ничего не скажет. Там теперь царство этой красотки… Марианны.

Елена отворила дверь в маленькую комнату, Павел остановился на пороге, а я заглянула через его плечо. Н-да… Больше всего это напоминало, по меткому выражению одного из классиков советской литературы «штаб уездного комиссара после веселого налета махновской банды». Некий диссонанс вносили только яркие плакаты с обнаженными красотками на стенах, а так — один к одному. Я бы сказала — бардак, но это не совсем прилично.

В такой обстановке вряд ли уместно говорить о семейном счастье: все та же коммуналка и никаких перспектив. И в эту квартиру ещё надо было прописывать красотку Марианну? Слепому ежику понятно, что она, разведясь с Максимом, мгновенно оттяпала бы себе единственную изолированную комнату в частную собственность и выставила бы трех бывших родственничков в две смежные комнатушки. Не исключено, что она ещё вернется и доведет начатое до конца. Надо бы предупредить Елену, чтобы не поддавалась на эту авантюру.

Своими соображениями я поделилась с Галкой, пока мы хлопотали на кухне, доделывая какие-то мелочи. Елену мы заставили пойти в спальню и прилечь хотя бы на полчаса: вид у неё был ужасный, казалось, она держится на ногах только невероятным усилием воли.

— Предупредить, конечно, надо, — согласилась Галка, — только не сейчас. Не время. Да и не воспримет она ничего. Хотя…

— Что — хотя?

— Она же безумно любит своего сыночка. Как он скажет — так и будет, с детских лет он ни в чем и никогда отказа не знал. Пожелает — она в эту квартиру кобру пропишет вместе с крокодилом.

— Но это же безумие! — возмутилась я.

— Безумие, — согласилась Галка. — Но его следует учитывать. Единственный, кто может хоть как-то повлиять на процесс — это таинственный Санечка, черт бы его побрал, прости меня Господи, царица небесная. В такой день бросить жену! В голове же не укладывается!

— Как он может повлиять? Перестань чертыхаться и объясни внятно.

— Она его любит. Не так, как Максима, конечно, но тоже до сумасшествия. И если он выскажется против…

— У неё случится раздвоение личности и она сойдет с ума, — мрачно спрогнозировала я. — Веселенькая перспектива. Нет, все-таки дети — это цветы жизни на могилах родителей.