Одинокая звезда

Как я сказала, мальчик окреп, мама тоже какое–то время выглядела здоровой, но если Ричард благополучно рос, учился ходить, говорить и играть, то мама таяла у нас на глазах. Сначала она перестала ездить верхом, потом даже шить не могла, и вот однажды утром все проснулись, кроме мамы.

Каким мрачным и сиротливым стал после этого дом! Я даже стараюсь не вспоминать о том времени.

Наша жизнь продолжалась, как водится, но всем было тяжело. Мамин уход оставил зияющую пустоту в нашей жизни. Мы с Клаудией старались занять мамино место и растили Ричарда — конечно, с помощью наших теток. Я даже не знаю, как он ухитрился остаться милым мальчиком и не превратился в избалованного паршивца. Мы с Клаудией старались, чтобы он ни в чем не знал отказа. Мы с ней были парочкой юных наседок.

Отец тоже позволял ему все, как, по–моему, всегда позволял все маме. Когда Ричард требовал, чтобы ему позволили ездить верхом одному, хотя сам еще проходил пешком под лошадиным брюхом, папа сажал его на смирную старую кобылу и медленно водил по дорожкам. Потом брат подрос. Он не любил учиться, ему не хватало терпения, а когда я пыталась с ним заниматься, он убегал в амбар или в сад — посмотреть, не цветут ли яблони.

Он был озорником и большим упрямцем. Но у него было доброе сердце. Когда он учился в третьем или четвертом классе, к ним пришел новый мальчик. Я видела его каждое утро, когда мы с Клаудией приводили Ричарда на занятия, а потом шли еще квартал до нашей школы. Зрелище было печальное. Его одежда, казалось, никогда не знала стирки, в глазах были усталость и голод, а на руках виднелись ужасные синяки. Дети сторонились его, но Ричард стал ему другом.

Однажды за обедом брат попросил у отца разрешения, чтобы мальчик жил с нами, потому что у него плохие мама с папой. Отец переглянулся с дядей Уильямсом — вы знаете такие взгляды взрослых, когда они думают, что дети их не видят. После обеда они отвели Ричарда в сторону и расспросили обо всем. В тот вечер они вышли из дома, не сказав нам, куда.

Позже я подслушала, как они разговаривали с тетками. Признаюсь, что я вылезла из постели и прижалась ухом к двери библиотеки. Папа и дядя Уильямс рассказали, как они ходили к домику мальчика, чтобы побеседовать с его отцом. Папа хотел взглянуть на мальчика, но когда его папаша пошел за ним, мальчика в доме не оказалось. Тогда заговорила его сестра и сообщила, что брата уже два дня нет дома.

Папа ужасно рассердился и хотел ударить этого негодяя, так что дяде Уильямсу пришлось его удерживать.

— Как может отец не знать, дома его восьмилетний сын или нет? — закричал он. Охваченные негодованием, они пошли прямиком в полицию, потом вернулись и забрали у этих ужасных людей маленькую сестренку. Но никто не знал, что случилось с мальчиком. Он исчез.

— Он убежал? — спросила я на следующее утро у Ричарда.

Брат помялся, потом пожал плечами.

— Он не сказал мне, куда идет.

Я не знала, что и думать. По школе носились слухи, словно лесной пожар. Кто–то говорил, что мальчишку убили родители. Другие утверждали, что он убежал из города. Я не могла верить первым, но прекрасно сознавала, что он слишком мал для второй версии.

Через неделю я проснулась среди ночи и услышала, как кто–то прошел по коридору мимо двери. Еще не рассвело. Я слезла с кровати, прошла на цыпочках через комнату и открыла дверь.

Я успела увидеть, как за углом скрылась спина Ричарда. Я пошла за ним, спустилась по лестнице в кухню, вышла через заднюю дверь из дома и направилась в сад по мощенной камнем тропе. Была прохладная и ясная ночь, босым ногам было холодно, когда я шла за Ричардом к театру. Вот он нырнул внутрь, и до моего слуха донеслись негромкие голоса мальчишек.

Заглянув в домик, я увидела, как Ричард и тот мальчик делят ломоть хлеба и пакет яблок. Они с испугом посмотрели на меня. Мальчишка вскочил и метнулся к двери, но я загородила выход и поймала его за руку. Он пронзительно закричал и хотел ударить меня кулаком, но Ричард схватил его за другую руку.

— Не бойся, Эндрю, это Сильвия. Все в порядке, — сказал он. Его голос звучал совсем как голос папы, когда он успокаивал пугливого жеребенка. Ричард повторял эти слова, пока мальчик не перестал вырываться.

Когда Эндрю закричал от испуга, залаяли собаки, и вскоре взрослые проснулись. А до этого собаки молчали, нечего сказать — усердные сторожа. В общем, вскоре мы сидели на теплой кухне, закутанные в одеяла, и пили теплое молоко. Не знаю, почему мне тоже дали молоко, ведь я не пряталась в холодном домике и не пробиралась в сад среди ночи, чтобы накормить друга. Впрочем, это не так важно.

Позже Ричард пытался убедить меня, что он не лгал. «Я ведь сказал, что Эндрю не сообщил мне, куда он идет. И это правда. Эндрю не говорил мне того, что я знал и без него».

Я тогда возразила, что он все же недоговаривал, а это все равно что ложь. Он был пристыжен моим аргументом и пообещал никогда больше не лгать.