Одинокая звезда

Что все тираны: те, что состоялись, что бытуют, те, что будут, или еще мечтают быть, все они легионом одержимы демонов. Не вольны в бешеной своей гордыне они понять, что движет ими, не вольны обуздать ни страсти, ни рассудка. Играют людишками, как боги. И забавляются, головки отрывая куклам! И сами они большие гораздо жертвы, нежели те, кого своим страстям они приносят в жертву.

Всегда владела человеком алчность. Всегда наживы жажда сочеталась с жаждой лучшей жизни. И лучшие сокровища души они дарили этой страсти. И даже убивая, оставались благородны. Доколе дружба, верность и любовь к одному хотя бы человеку была для них дороже той наживы, которой ради отдали бы себя. И отдавали.

Поставьте верность, дружбу и любовь в услужение власти — и нету ничего! Прах и пустота.

Некогда сказал я Мартироссе, что не оставлю его. Ни в радости, ни в горе. Ни в славе, ни в позоре.

— Тебе жаль погибших? — спросил он.

Я ответил:

— Да.

Больше ничего я не мог сказать такого, чтоб он понял.

На этом кончилась история о доблести, о славе, о радости, и о мечте.

Вернулся он с состоянием большим. Два наших пояса с отменными камнями. Я не покинул Мартироссу, я был товарищем ему во всех его попытках восстановить свой княжий титул, возродить фамилию отцов, добиться христинских похорон Франческо. Он много денег и камней вложил в ладони алчные судей. Давно скончался великий сердцем Максим Коррадо.

Упорно обивая пороги, годами он добивался, чтоб купец Хосе Перейра стал дворянином Мартироссой.

Женился выгодно он на бедной наследнице знаменитейшего рода, и унаследовал развалины величественные замка Коррадо. Презреньем глубочайшим, а не наследством, одарила его сия девица благородная. И молча он терпел ее надменность, пока наследник не родился, которого назвали в память о великом его деде, Франческо.

И даровал король младенцу указом высочайшим утерянное имя Мартироссы, чтобы в нем воссоздались два угасших рода. Не было предела трепетной любви и поклонения пред юным Мартироссой его отца, по-прежнему для всех Перейры. Мать его звала Коррадо.

Большие деньги совершили чудо: с почестями принародно были вырыты из-за ограды и преданы земле, самим епископом освященной, в фамильном склепе Мартироссы, останки бренные героя, любимого народом — Франческо Мартироссы. Седые волосы Перейры склонились над плитой надгробной.

Более, чем когда-либо, нуждался он во мне. Единственным был другом я ему. И среди слуг его и надменной супруги, и сына — шестнадцатилетнего Франческо Коррадо Мартиросса — я был единственным из всех, кто пролил слезу над скромным надгробием Хосе Перейры, когда похоронили его на сельском кладбище, как простолюдина. Всё, как сказал когда-то в пророческом порыве благородный судья Максим Эстебан Коррадо — не вернётся имя к Мартироссе, доколе не восстанет более достойный имени сего.

И до последнего мгновения, сколь было в нем дыхания, молил Дамиан Бога, чтоб вернуться к тем, кого оставил он тридцать лет тому назад. И обещал вернуться. И не вернулся.

Не смею больше я судить его. Так тяжко плачет о нем мое больное сердце! Так сильно жаждет душа воссоединения с теми, кто столь дорог мне!

Отошла жена моя в покой. Сыны мои живут в достатке, что я собрал им, служа у Перейры в доме. Не то дворецкий, не то поэт, не то библиотекарь.

На день другой собрался я и вышел, помолясь.

"Уходишь?" — вдова спросила.

"Ухожу."

Мой путь был к гавани, к испанской каравелле "Эльдорадо".

Я оставляю рукопись сию своим потомкам. И завещаю: когда однажды кто-либо из них решится плыть за океан, пусть тот, достойный благодарности моей, возьмет с собою в путь и эту память обо мне. И пусть судьба распорядится словом моим последним, как угодно будет ей.

Прощайте, родные. Примите меня, друзья мои."

ГЛАВА 40. Последняя

— Вилли, признайся честно, ты ведь спасся с Фрэнком через подземелье?! — этот вопрос, заданный Эдди, прозвучал настоящим обвинением.

— И ты должен знать, что произошло, отчего погибло озеро!

— Ты видел клад?

Такими требовательными вопросами закидали его друзья, едва они остались одни в мансарде дома Валентаев.

Вилли затруднялся отвечать на все сразу. Некоторые вещи он не имел права разглашать, а некоторые — не желал. Его лицо выразило такое явное замешательство, что сестра и двое друзей умолкли и решили подождать, пока он надумает что-либо сообщить им.

— Я видел немного золота, — соврал он, — в сокровищнице было темно, только голубой свет от Звезды. Вы из Хроник знаете, что там темно.

Тут на него снизошло вдохновение, и он ловко и дельно принялся сочинять то, что можно было бы назвать Новыми Хрониками, если бы все в них было правдой.