Одинокая звезда

Он живописал, как они с Макконнехи удирали от японцев через Вход, к которому Колодец имел уже совсем мало отношения. Как в темноте, лишь с фонарями, они добрались до жертвенного зала, и что рассказал ему Фрэнк о проклятии Стюартов. Рассказал, как ждали они весь оставшийся день и всю ночь нападения японцев. Как он думал о родителях. А на другой день, утром рано, они все спустились в жертвенный зал для краткой и нисколько не впечатляющей церемонии, когда Стражи на Ключе и Чаше возвратили давно мертвому Мартироссе его клятву. И потом они вошли в сокровищницу.

Трое его слушателей затаили дыхание. Но как он мог рассказать о своих видениях, о боли, что испытал, о невольных слезах?! Как он мог рассказать о лицах Дарри и Джо, искаженных видениями давнего боя, который, как чуял Вилли своим юным сердцем, являлся непременной составляющей памяти любого Стража?! Не мог он упомянуть о словах Стражей, прощавшихся со своей неволей, со множеством ушедших друзей — множеством достойнейших жизней!

Он и сам не вполне понимал, что может так крепко держать семь родов в течение столь много времени в верности прихотливой клятве человеку, который сам ее не сдержал.

Он не мог объяснить ни их странного, противоречивого благородства, ни их неестественной гуманности, которая одних обрекала на смерть, а другим позволяла жить. Он не посмел признаться, что Стражи сами заминировали сокровищницу, причем давно. И со временем только меняли виды взрывчатки.

Что тяжелый труд многих поколений Стражей, все добытые ими средства, шли на то, чтобы оборудовать подземелье "всем необходимым".

Японцы виноваты в том, что обрушилась сокровищница, и погибло озеро — так он все объяснил. Пришли они туда, а на потолке видны черные фигуры, что прикрепляли взрывчатку. И вышел рассказ таким куцым, что на глазах у друзей показались слезы. Они хотели насладиться видом сокровищ хотя бы через зрение Вилли. Столько лет все это ждало, и вот так бездарно, по вине каких-то жадных и наглых мафиози погибло!

Зато Вилли подробно рассказал, как они бежали из подземелья, как наблюдали на площадке взрыв. Тут уж Вилли не пожалел красок, ни одна подробность не пропала!

А потом последовал обмен сведениями о битве Дарби и Пазолы с озверевшим Валетом. Все подробности компания и раньше уже знала от Сарториуса, но все это было так потрясающе, что не мешало и еще раз обсудить!

Также охотно Вилли рассказал о том, как встретились все они в доме Тороссов. Но не рассказал о том, что прочитал им мистер Марч, архивариус. Это, конечно, они потом все равно узнают. Но не от него. До того не хотел Вилли развенчивать в их глазах образ Мартироссы. Непонятно почему, но он хотел видеть его героем. Таким, как его нарисовал в Хрониках Марвелл. Таково желание человеческого сердца — все время принимать мираж за реальность.

Так красив был этот образ, так привлекателен, так таинственен, так трагичен!

И не хотел Вилли видеть разочарования в их глазах, словно это его вина, что все так вышло. Он почти физически ощущал страдания давно умершего Дамиана Мартироссы, который тридцать лет рвался каждый день к друзьям. И все думал, что вот сейчас, еще немного сделает, еще чуть-чуть усилий, и он добьется своего. Это надо сделать, то сделать. И все дела неотложные. А потом он пойдет и совершит то великое, что задумал, на чем людей повязал клятвами.

Да так и увяз в жизненной трясине. Двадцать лет в поиске. Тридцать лет в агонии. И жалкая, бесславная смерть.

***

— Как же так, Сарториус, — спросил тогда, в доме у Тороссов, Вилли, забыв прибавить "мистера", — почему Мартиросса вызывает такие противоречивые чувства? С одной стороны он изувер, убийца, негодяй, развратник! А с другой, его невыразимо жаль!

Вилли оглядел всех, сидящих за столом. И обнаружил, что только Дарби проявил к этому вопросу живой интерес.

Макушка Джо брезгливо поморщился. Дарри покачал головой. А трое бывших Стражей печально посмотрели на него.

— Видишь ли, Вилли, — немного помолчав, проронил Пазола, — хорошо, что ты спросил об этом. Совершенно верно, негодяй, мерзавец. Убийца, изувер. И, как ни странно, верный друг, мечтательная, необыкновенная душа.

Он тяжело вздохнул и заговорил, никого не видя:

— Многие вещи оправдываются царящими в иное время нравами. Как будто нравы — это нечто, отдельное от времени. То была тёмная пора. Миновали героические войны. Закончились сарацинские набеги. Франческо Мартиросса был герой, его любил народ. Его слава — достояние страны. Но время подвига прошло. И его сыну, Дамиану Мартироссе, не досталось дела по тому избытку силы, что унаследовал он от отца.