Джордж едет вдоль бульвара, превращенного в одну громоздкую рождественскую декорацию – позвякивающие на ветру олени и колокольчики на металлических елках, протянутых поперек улицы. Но это всего лишь реклама, оплаченная местными торговцами. На тротуарах, в магазинах – толпы очумелых покупателей с выпученными глазами-пуговицами, в которых отражается весь алчный блеск рождественской недели. Не более месяца назад, пока Хрущев не согласился убрать с Кубы ракеты, они осаждали супермаркеты, сметая с полок бобы, рис и тому подобное, большей частью совершенно непригодное для питания в бомбоубежищах, поскольку без воды из этого ничего не приготовишь. Что ж, на этот раз пронесло. И они рады? Бедняги для этого слишком глупы; им не дано понять, что именно не упало им на головы. Правда, из-за недавних панических закупок им придется экономнее тратиться на подарки. Но ведь осталось немало. Торговцы предсказывают для всех вполне хорошее Рождество. Кроме, может быть, нервно крутящихся на перекрестке юных проститутов (опытный глаз Джорджа сразу вычисляет их в толпе), искоса поглядывающих на витрины магазинов.
Джордж далек от насмешек над уличными толпами. Можно считать их вульгарными, алчными, скучными и примитивными, но он горд, он рад, просто до неприличия счастлив жить и числиться в рядах замечательного меньшинства Живущих. Публика на тротуарах в неведении; но он знает, счастье – это протянуть еще хоть чуть-чуть, ведь только что он удрал от жуткой близости Большинства, к которому скоро присоединится Дорис.
Хотя по расписанию это не его день, по дороге домой он решает заглянуть в тренажерный зал.
У шкафчика Джордж снимает одежду, надевает мохнатые носки, бандаж на гениталии и шорты. Может, надеть футболку? Смотрится в зеркало. Неплохо. Жирок над поясом шортов сегодня малозаметен. Ноги вполне крепкие. Грудные мышцы на месте, не свисают. А без очков морщинки на сгибах локтей, повыше колен и вокруг впадины втянутого живота он не видит. Худосочная, необратимо сморщенная шея при любом ракурсе и в любом свете таковой останется и для полуслепого. Тут ничего не поделаешь, эту позицию он сдает.
И все же он прекрасно знает, что выглядит лучше почти любого из сверстников в этом зале. Не потому, что они плохи – это достаточно здоровые экземпляры. Но их губит фатальная капитуляция перед возрастом, неприличное смирение со статусом дедушек-пенсионеров и гольфом. Джордж
С насмешливым отвращением глядя в зеркало, Джордж говорит своему отражению: старая ты задница, кого пытаешься соблазнить? И натягивает футболку.
В зале всего трое. Еще слишком рано для офисных работников. Крупный тяжеловатый мужчина по имени Бак – таков футболист к пятидесяти годам – разговаривает с Риком, молодым кудрявым парнем, мечтающим преуспеть на телевидении. Бак почти голый, выпуклый живот неприлично выступает над чем-то вроде плавок, спускающихся аж за кустистую линию на интимном месте. Похоже, стыд ему не знаком. Напротив, Рик, обладатель отличного мускулистого тела, полностью спрятался под серой шерстяной футболкой со штанами: от самой шеи до запястий и лодыжек.
– Привет, Джордж, – мимоходом кивнув, произносят оба.
И это, уверен Джордж, самые искренние дружеские приветствия за весь сегодняшний день.
Бак – ходячая энциклопедия истории спорта. Он знает все: личные достижения, провалы, рекорды и результаты. Сейчас, живописуя, как кто-то уделал кого-то в седьмом раунде, он изображает нокаут:
– Бац-бац! И все, тот готов!