Одинокий некромант желает познакомиться

Защитное поле зазвенело, задрожало, предупреждая о попытке взлома, а заодно уж развеивая остатки муторного сна, в котором он, Глеб, вновь бродил по дому.

Парадная лестница. Красный ковер. Красное на красном не видать, но запах крови стоит острый, терпкий. А вот на белых стенах пятна заметны. Яркие, что маки по весне.

Корзинка с рукоделием перевернулась, и клубок откатился к самым дверям, протянув красную нить-дорожку через всю комнату.

Поле злилось, и Глеб заставил себя отрешиться от сна. Просто сна.

Наяву тогда все было иначе. Да и прибыл он спустя неделю, когда дом уже и прибрать успели, насколько, конечно, смогли.

Он натянул рубашку, кое-как застегнул, почувствовал, что ткань прилипла к плечам, и, стало быть, снова печать закровила. Вот же, пусть и наносили их, когда Глеб пребывал в беспамятстве, но легче не стало. Отсроченная боль настигала, напоминала, что у всего есть своя цена.

Он спустился. Подумал, что стоит заглянуть в подвал, сменить Земляного, который – здесь и гадать нечего – спать устроился на полу. А потом будет сипеть, ворчать и ругаться, что горло застудил. Как мальчишка…

Он добрался до двери, попутно заглянув в залу, где нынче обустроились мальчишки. Спят. Измотались, да и… заклинание, может, не слишком этично использовать, зато и выспятся, и не вляпаются никуда.

Надо будет воспитателя подыскать. И кухарку. Снова.

Куда подевалась Адель, которая до того являлась исправно, Глеб не знал. Осознала наконец, что место ее на кухне и иного не предложат? Обиделась? Или устала? Главное, что едой в доме не пахло. Плохо.

Солнце за дверью палило нещадно. И воздух пах пылью. Дорога к воротам показалась бесконечной. А боль сползла ниже, наполняя одну печать за другой.

Может, прав был отец в том, что боль – это плата за силу, и следует принять ее сразу.

Нет. Этак додуматься можно…

– Кого там… принесло? – не слишком вежливо поинтересовался Глеб.

У кухарки имелся ключ. Он сам его сделал.

– Полиция, – ответили с той стороны баском. – Открывайте. У нас предписание.

А Павлуша исчез.

Вот утром был, еще когда из подвала вернулись, сидел, бумагами обложившись, а после… надо было делать контур двойной, чтобы и на выход, и на вход сигнализировал.

Калитку Глеб отворил. Старые ворота проржавели и открывались с протяжным скрипом, а левая створка и вовсе застревала в зарослях лебеды и крапивы. Правая же провисла, и открывать ее приходилось, слегка приподнимая, что детям было не под силу. К счастью.

Мастера нужны. И для дома, который все же стар. Крыша протекает, из окон поддувает, часть комнат завалена барахлом, в другой – запустение.

А еще школа. Реконструкция и перестройка…

– Доброго вам дня, – господин за калиткой меньше всего походил на полицейского. Он был невысок, худощав и странно неказист. Светлые волосики его растрепались, рубашка запылилась, а пиджачишко, чересчур просторный, будто чужой, измялся. Из нагрудного кармана торчал хвост клетчатого платка, а в руках господин держал массивную трость.

– И вам. Доброго.

Глеб не сдержал зевка. Получилось до крайности невежливо, но господин ничуть не обиделся.

– Старший унтер-офицер Градов, – представился господин, щелкнув каблуками. А вот туфли у него были щегольские, белые, с длинными узкими носами, из-за которых ступни господина гляделись невероятно длинными. – Мирослав. Аристархович.

– Белов. Глеб.

– А по батюшке?

– Без батюшки. Чем обязан?

Мирослав Аристархович вытянул шею, несколько, к слову, грязноватую, силясь заглянуть за забор. Глеб отступил даже, чтоб гляделось сподручнее.

За калиткой был двор. Изрядно заросший, местами и вовсе дикий. Вон там поднималась стена колючего малинника, она подкатывалась к самой ограде, напрочь игнорируя сторожевую сеть. В зарослях прятались и крапива, и темный вьюнок, норовивший оплести все, до чего дотянется. Чуть дальше, сквозь дорожки, прорастала лебеда. Плющ опутал дом и немного – старые деревья.

– Проходите, – Глеб подумал и решил, что с полицией стоит если не дружить, то всяко держаться ровно. – И рассказывайте, что случилось.

– А… ах да… конечно, случилось, – Мирослав Аристархович в калитку протиснулся бочком, задержался ненадолго, глядя на то, как закрывается она. – А…

– Выпущу, не волнуйтесь.

– Да нет… я… – он смутился. – Просто… давно уж не имел дела с мастерами, а потому нижайше прошу, если вдруг… не обижайтесь.

– Не буду.

– У вас кровь идет.

– Идет, – согласился Глеб и через плечо почесал зудящую печать. – Скоро перестанет.

И еще одна рубашка отправится в камин. Этак и разориться недолго.

– Так что…

– Скажите, вам знакома девица Антонина Петровна Замирская? Мещанского звания, двадцати двух лет от роду? Сирота?

– Нет.

Мирослав Аристархович мотнул головой:

– А у меня есть свидетели, что знакома. Что… погодите, – он вытащил из кармана пиджака засаленный блокнот и ткнул в него пальцем, – что не далее как неделю тому вы с ней изволили гулять. А после обедали в трактире ее дядюшки.

Тот клубок почти сбежал.