Одинокий некромант желает познакомиться

– Понятия не имею, – он все же дернул плечом, и Анна убрала руку. – Но ведь не граф! И я ему говорил, что он должен меня слушать, что все должны. Игнат по ночам ревет, будто баба. Илья хамит. Ему вообще никто не указ. А еще черенок ложки наточил, словно нож, спит теперь с ним под подушкой. Шурочка боится. Всех боится. Я его не трогал, вот честное слово, а он все равно… и делает, что Миклош скажет. Янек тоже, но он вообще тупой. Курц, тот делает вид, что не слышит, когда я говорю. Почему так?

– Не знаю. – Анна подвинула остывший чай: – Пей… и на досуге подумай. Если отбросить факт, что ты граф, то чем ты их лучше?

Он подхватил корзиночку и ответил с немалой, как показалось, готовностью:

– Я знаю больше. Представляешь, Курц и читать не умеет! А Илья буквы путает. Про математику и не говорю… считают на пальцах. Силу так вообще погано контролируют. Миклош разве что более-менее справляется. Выскочка. Сидел бы в своем приюте… Тетя говорит, что эмигранты дают лишнюю социальную нагрузку на бюджет, а это приводит к обнищанию нации.

– Твоя тетя экономист?

– Нет. Она просто… мной занимается. Но она много читает. И она умная, – при упоминании этой незнакомой Анне женщины, с которой, впрочем, Анна не отказалась бы свести знакомство, Богдан поежился. – А еще среди приезжих одни воры и убийцы… вот.

И он сунул в рот пирожное. Вздохнул. Закрыл глаза и пробормотал:

– Вкусно как… я люблю праздники. Пирожные подавали, и иногда получалось… взять.

– А без праздников не подавали?

Он покачал головой:

– Будущий граф должен быть скромным в своих желаниях. И проявлять сдержанность. И еще питаться правильно.

– Это чем?

– Овсянкой. На воде. От нее цвет лица лучше становится, – он с трудом проглотил комок и, покосившись на Анну, потянулся к коробке. – И еще овощные супы были. Вареное мясо. Пудинг. Его тоже ненавижу. Он клейкий и тянется, но тетя говорила, что настоящий аристократ не должен капризничать.

Богдан потер пальцы и добавил:

– А наставник хороший, он хотя бы не порет. Никого не порет. Даже Арвиса не выдерет, хотя тот и заслужил. Поднял чудовище. И теперь все его боятся, хотя чего, если тварь изгнали?

– А они знают?

Мальчишка махнул рукой, мол, может, кто и знает. Ему-то что за дело.

– Расскажи.

– Зачем?

– Никто не будет слушать тебя только потому, что ты когда-нибудь станешь графом, – Анна пригубила отвар. – Люди готовы слушать того, кому доверяют. Понимаешь? Помоги им. И возможно, увидишь, что не все так плохо.

Кажется, ей не поверили.

Земляной натянул тонкий свитер из черной шерсти, который смотрелся мешковатым и грязноватым, а сам Земляной в этом наряде походил на бродягу. Впрочем, трость из красного дерева несколько портила образ, как и тяжелый кофр с серебряными накладками на углах.

– Думаешь, мальчишки ничего…

Глеб, конечно, старшего назначил. И задание дал. И даже скромно понадеялся, что то в достаточной мере объемно, чтобы времени на пакости не осталось. Но все же сомнения не отпускали.

– Думаю, что чем скорее мы вернемся, тем целее будет город, – пробормотал Земляной, разглядывая здание местечкового полицейского управления.

Особнячок был невелик, а помимо полиции в нем ютилась и городская управа. Здесь пахло чернилами и булочками с ванилью.

А кухарку придется новую искать. Старая вряд ли захочет возвращаться в дом, где убили ее племянницу. То есть Глеб никого не убивал, но по опыту знал – не поверят. Полиция связываться не станет, у них как раз все строго, а вот обыкновенные люди в очередной раз убедятся, что от темных одни беды. И беззаконие.

Он поднимался по ступенькам, спиной ощущая чужой взгляд. Или это его собственная тьма шутит? С нее станется. Она любит безумие. Она прячет его порой и от самого безумца. И вправду ли Глеб уверен, что непричастен к этой смерти?

Уверен. У него и свидетели есть.

– Сюда, – Мирослав Аристархович повернул влево, в узенький коридорчик, унылый, какими бывают только коридоры в казенных домах. – У нас тут слегка…

Пахло хлоркой. И еще бумагами, которые складывали в коробки, а коробки выставляли в коридор, выстраивая из них стену. И узкий проход становился еще уже.

– Архивы переезжают. Говорят, что вскоре и нас попросят, управа дом себе целиком заберет, а нас куда на выселки отправят или еще дальше.

Узкая лестница. Подвалы. Запах соленых огурцов. Глеб не удивился бы, узнав, что те держат прямо тут, в какой-нибудь старой бочке, оставшейся с незапамятных времен. Местечковые нравы всегда удивляли его своей непосредственностью.

– Так-то у нас своей мертвецкой нет, а в больничку везти не велено было, – Мирослав Аристархович остановился перед неказистого вида дверью. – Выделили артефакт, для стазиса стало быть… и вот…

Дверь открывалась с протяжным скрипом.

А бочка с огурцами отыскалась в углу. Опустевшая на две трети, она слегка поросла плесенью и самую малость позеленела. Глеб не удержался, заглянул внутрь, но ничего кроме мутноватой пены и камня, ею омытого, не увидел.

– Это Петрович, наш квартирмейстер. Очень экономный человек, – сказал Мирослав Аристархович, будто бы оправдываясь. – Вам светляка хватит?