Одинокий пишущий человек

И всё-таки существуют старые, по-настоящему старые города, вроде Иерусалима, где ты порой теряешься, не веря собственным глазам, не торопясь поведать о том, что видел, наоборот, – торопясь забыть кое-что как можно быстрее. Просто чтобы не сойти с ума.

На лесных болотах леший озорует. В домах, случается, заводится домовой… А вот когда в городе тебя морочат? Если прямо на тебя выскочит хозяин твоей первой съёмной квартиры, которого ты тридцать лет не встречала и ещё сто тридцать тебе его не надо, но сегодня ночью он приснился тебе в белом халате – вроде он дантист и сейчас будет зуб тянуть…

Ты проснулась и подумала: надо же! Интересно, может ли сон заваляться в башке, пролежать там в пыльном углу тридцать лет и вдруг выкатиться, будто собака его нашла? А часа через три – вот он, пожалуйста, собственной рожей. Ух и противный был хмырь, до копеечки собирал пыльцу с квартирантов.

Тогда – что это? Кто в городе безобразит, как назвать-то его – городовой? Однако слово хоть устарелое, но означает совсем другое.

Всё же Иерусалим от земли до небушка напичкан странностями, совпадениями, встречами, обманками, которых, на трезвый взгляд, и быть не может, и явно их кто-то подстроил. Приснившийся накануне хозяин, который наутро вывалился на тебя из двери булочной «Анджелло», будто скелет из шкафа, вполне мог быть и фантомом. Может, надо было в него вглядеться, может, он был сквозной?

Может, там, в другом мире, «над небом голубым» существует и орудует целый департамент астральных сущностей по таким вот делам? Может, пресловутый «иерусалимский синдром» имеет под собой убедительные основания?

Множество раз я выслушивала от друзей сногсшибательные, в буквальном смысле этого слова, истории. Да и сама в них попадала.

Вот история, рассказанная моим другом журналистом Лёшей Осиповым.

«Дина, помните, было время, я работал на радиостанции «Седьмой канал»? Мотался из Тель-Авива в Самарию дважды в неделю. Приезжал на автобусе в Иерусалим, а оттуда ещё пилил и пилил на другом автобусе до студии в Бейт-Эле. Новую тахану-мерказит ещё не построили, а старая – обшарпанные навесы автобусных остановок – была раскидана по ближайшим переулкам.

Выезжал я рано, и в Иерусалиме у меня образовалась пересадка между автобусами, минут сорок. Бывало, хотелось перекусить. Я заглядывал в одну там шаверменную.

Лавка как лавка, обычная, тесная, судя по вывеске – ровесница Государству Израиль. Миллион таких по всему Иерусалиму. Но несмотря на затрапезный вид, на пластиковые столы, изрезанные ножиками, в ней всегда толпилось полно народу, в основном ребята из окрестных ешив. Там не халтурили, на порциях не экономили – готовили с душой. А народ ведь всё сечёт и всё запоминает. Короче, заглянул я туда однажды, попробовал тамошнюю шаверму, фалафель, который таял во рту, салаты свежайшие… И стал завсегдатаем.

У них там заправлял парень средних лет, с бритой головой, в кипе. Крутился – будь здоров, ни минуты покоя. Я, как эстет, всегда просил шаверму не в пите, а в тарелке подавать. Тхину и хумус так и не научился любить, заказывал просто – мясо, лук, соленья, ну и банку «колы». Спустя пару месяцев уже и к стойке не подходил: парень издали опознавал меня, приветливо кивал поверх чёрных шляп обычной своей клиентуры, и мой стандартный набор стоял на столике уже через пару минут.

Потом с «Седьмого канала» я ушёл, прошло лет пятнадцать, перебрался я за океан… Уже несколько лет жил в Большом Яблоке и думать забыл о той шаверменной и о том бритом парне в кипе. Жизнь мчится, в Иерусалиме новую тахану мерказит отгрохали. И где она, та лавочка?..

Но недавно пригласили на конференцию журналистов-международников в Тель-Авив. Само собой, возили нас группами по всей стране, первым делом, как водится, – Иерусалим. Ну а мне-то что за невидаль. Я ж не турист, сколько лет в Израиле прожил. Оказавшись в Иерусалиме, откололся от группы, кое-что прикупил, кое с кем встретился, уложился по времени, как и хотел, и поехал на тахану, оголодавший.

И тут воспоминания на меня нахлынули. А пойду-ка, думаю, найду ту забегаловку… И что б вы думали: нашёл! Буквально по наитию, нюхом, можно сказать, через пару петлястых глухих переулков какая-то неведомая сила меня вывела.

Едальня теперь совсем в непроходном месте оказалась, стиснутая со всех сторон новостройкой. Но народу всё равно полно – что значит репутация! Ничего не изменилось: аромат жареной шавермы, свежие салаты, пряности-солёности… Полно молодых религиозных евреев в чёрных шляпах и сюртуках.

И тот же мужик стоит за прилавком, ни капельки не изменился. Народ суёт деньги, он оперативно выдаёт – кому шаверму, кому фалафель, кому добавки. Суетится, крутится, всё успевает – и тем, и другим, и деньги, и сдача. На меня и не смотрит, и это понятно. Я жду, дабы заказ свой озвучить. А он – оп-паньки! – ставит передо мной тарелку: шаверма, лук, соленья, банка «колы». Смотрит на меня, говорит: «А ты возмужал…»