Одинокий пишущий человек

Когда падают рабочие леса…

…те несколько дней, когда книга только что вышла и глубоким внутренним чутьём ты, автор, понимаешь, что она всё-таки получилась – эти несколько дней катятся один за другим, как крупные яблоки «золотой налив».

Конечно, пугаешь ты себя, книга получилась не так, как мечталось, не по небесным стандартам золотого сечения искусства. Ибо настоящая книга – та, что существовала внутри тебя в виде прекрасного небесного аккорда и звучала всё время, пока ты писала, и этой музыкой была полна голова, – та книга не может быть написана никем. Но… по каким-то земным понятиям книга, похоже, удалась. Это видишь ты, видит твой редактор, уверяют, что видят два твоих друга, которым обычно ты скармливаешь полуготовый текст без зазрения совести; наконец, видит твой муж, которому ты читала начальные отрывки, затем готовые главы, затем переделанные и полностью готовые главы… Давясь слезами, в сотый раз перечитываешь «чистый» финал, где по своему обыкновению прихлопнула очередных влюблённых, а муж послушно сидит в кресле, тревожными глазами высматривая, не слишком ли ты психуешь из-за всей этой чепухи, не поднимется ли у тебя давление на почве неконтролируемого вдохновения.

Так вот, те несколько дней, пока ты ещё в эйфории законченной работы, – это счастье в чистом виде, оно самое. Всё, что раньше болело, – ни фига не болит; всё, что тревожило, – улетает куда-то к чёртовой матери; твои домашние тапки больше похожи на пружинные сапоги-скороходы, и если прыгнуть на них повыше, то ты можешь достичь – да ты уже и достигла – немыслимых высот!

Всё остальное – тяжёлый труд, дни, максимально подчинённые работе, вывороченные суставы души, изуродованная личность, болезни… – это трюм твоей жизни, а ты сейчас наверху, под солнцем! Там ветер надувает паруса; ещё немного, и твой корабль, твоя новая книга выйдет из гавани и поплывёт к другим берегам!

Одинокий пишущий человек не властен над судьбой своих книг. Падают рабочие леса, и произведение начинает существовать в отсутствие автора. Это тексты, которые уже не принадлежат своему создателю – они улетают в те сферы, где разные руки и разные глаза могут владеть ими в разное время, что похоже на бег облаков в общепланетарном небе. Ещё можно вообразить такую огромную-огромную волчицу, которая рождает щенка, вылизывает, выкармливает и… отпускает его. Минует короткое время, и он уже не узнает свою мать.

Но у меня после окончания работы есть ещё кусочек тёплого личного счастья.

Не «ягоди́цы», а «я́годицы»

Мой личный лакомый ням-ням следует немедленно за выходом книги. В последние годы мои детища оживают дважды и существуют в двойной ипостаси: текстовой и звуковой. Я сама начитываю свои книги, и мне радостно думать, что голос автора как-то оберегает их, обогащает смыслом интонации, провожает в мир читательского внимания (отпугивая энтузиастов-чтецов, которые словно и существуют, чтобы губить любой текст на корню).

Те несколько дней, пока длится запись, – отдельная прекрасная жизнь внутри мира книги, внутри собственного голоса, внутри маленькой кабинки-студии, с наушниками на голове. Это счастливая усталость, сладостное изнеможение, исчерпывающий долг по отношению к собственному труду, ибо, в отличие от своей писательской доли, свою актёрскую суть я люблю – всегдашний удел любителя. Любопытно, что сама я никогда не слышала ни одной из начитанных мною книг. Мне странен мой голос, звучащий отдельно от меня, – как известно, любой голос «снаружи» звучит иначе, чем изнутри. Мне мой отделённый, вылетевший из меня голос кажется высоковатым, немного манерным и каким-то… пионерским. Но тут уж претензий предъявлять не к кому.

Зато у тебя полная возможность выговориться – буквально. Выговориться, напеть куплетик из второй главы, тот, что звучал у тебя в голове все три года, пока ты писала книгу. А вот сейчас – опа! – ты наконец его напоёшь и выкинешь этот мусор из башки. Ты поводишь руками, поднимаешь голос, кричишь – если в тексте стоят три восклицательных знака. Ты наконец-то кричишь – ведь бог знает, как эти читатели проговаривают внутри себя твой несравненный, твой гениальный текст, когда водят по странице своим равнодушным глазом! Более того: ты дирижируешь этой симфонией на разные голоса. Ты дирижируешь в самом прямом смысле – голосом, гибкостью интонации, пластикой звучания; твои руки взлетают, выплёскивают фразу, ладони плавают туда-сюда и посылают пассы одуревшему от этого мелькания звукооператору за стеклом кабины.

«Какой в тебе пропал дирижер-хоровик!» – говорит мне Боря Тараканов, главный дирижёр хора Московского метрополитена.