Одинокий прохожий

<…> Георгий Раевский до сих пор еще окончательно не излечился от болезни, имя которой «Тютчев». От самого Раевского зависит выздороветь. А признаки выздоровления уже налицо.

Его стихотворение «Я ровно тридцать насчитал…» — лучшее в альманахе. Оно совершенно самостоятельно и доказывает, на какие победы способен поэт. В стихотворении все очаровательно:

Я ровно тридцать насчитал
Кругов на пне… Ровесник бедный!
Ты в сентябре еще блистал,
Еще шумел листвою медной.

Но дерево срубили, сожгли на костре:

Той ночью в комнате моей,
Быть может, безмятежно спал я.
Ровесник жалкий твой, что знал я
О смерти огненной твоей?

Ивелич <Нина БЕРБЕРОВА><

Газета «Последние новости». Париж. 1930, № 3375.

Георгий Адамович. «Современные записки». Кн. 46

<…> Георгий Раевский медленно и верно развивается. В его цикле «Зиглинда» есть мысль, есть строки и строфы по-настоящему выразительные. Только из очень уж обветшалого лежалого материала стихи Раевского построены. Одна крайность — ребяческая — увлекаться неслыханными рифмами, небывалыми размерами; другая — не назвать ли ее преждевременно старческой? — невозмутимо довольствоваться школьным четырехстопным ямбом с созвучьями «страстью-частью» и «твоего-самого». Если бы это была простота, надо было бы только радоваться. Но это больше похоже на косность.

<…>

Газета «Последние новости». Париж. 1931, № 3725.

Владимир Набоков. Рецензия на альманах «Перекресток» 2

Париж; «Сборник стихов», гадание парижского Союза молодых поэтов и писателей. Париж.

<…> Георгий Раевский, в отличие от почти всех поэтов в обоих сборниках, — зрячий, смотрит на мир, а не в туманную глубину собственного эго, очень недурно его стихотворение «Голландская печь» — двенадцать двустиший-изразцов. Например: «Двое за круглым столом сидят за кружками; кости мечет один, а другой трубкой стучит о сапог». Или: «Палкою с дуба старик сбивает желуди. Свиньи сбились в кучу. Одна грустно в сторонке стоит». (Но есть тут и небрежность: сбивает — сбились, — как, впрочем, в строфе другого его стихотворения: «По осенним, по сжатым полям с сердцем сжатым задумчиво шли мы».) «Голландскую печь» портит заключительное двустишие, в котором есть что-то ландриновское.

<…>

Газета «Руль». Берлин. 1931, 28 января.

Лидия Червинская. Рецензия на альманах «Перекресток» 2

<…> Есть в сборнике одно стихотворение, которое странно сопротивляется воле читателя. Оно живет отдельно от автора и не похоже тоном на другие стихи Георгия Раевского. Привожу последние строки:

…И далекий, печальный, равнинный,
Ветер бедную песню тянул:
Как прощаются, как расстаются,
Как уходят; как долго потом
Паутины прозрачные вьются
Ясным вечером в поле пустом.

Сами собой, неизвестно почему, приходят на память эти стихи. (Едва ли не лучшее, что можно сказать о стихах вообще). Почему? Потому, может быть, что так и пишутся лучшие стихи:

«Как прощаются, как расстаются, как уходят; как долго потом…». Ни о чем, как будто бы.

«Числа». Париж. 1931. № 5.

Марк Слоним. Парижские поэты

(Присманова А. «Близнецы»; Мамченко В. «Звезды в аду»; Раевский Г. «Новые стихотворения»)

<…> И отвлеченные образы Присмановой, и непросветленные лирические метания Мамченко проникнуты духом безнадежности. В известном смысле им можно противопоставить сборник Георгия Раевского «Новые стихотворения», в котором поэт ищет разрешения всех мук и тревог в пантеистической примиренности.

У Раевского негромкий и несколько однообразный голос, его попытки расширить основную тему не всегда удачны, но стихотворения его подкупают чистотой тембра, благородством тона и прозрачной, порою чуть наивной ясностью. Это скромная «камерная» поэзия, идущая из глубины и обладающая зачастую подлинными песенными достоинствами.

Раевский тяготеет к поэзии «мирового дыхания», его учителями были Гете и Тютчев, а в формальном отношении германские романтики и поэты пушкинской плеяды. Но основной мотив сборника — элегия Жуковского, и преобладают в нем две темы: идиллия лирического пейзажа и умиленное приятие мудрого закона бытия.