Одинокий странник (сборник)

Земля штука индейская – я присаживался на нее на корточках, крутил толстые палки марихуаны на грязевых полах палочных хижин неподалеку от Масатлана возле опийного центра мира, и мы кропили опием свои гигантские кропали – у нас были черные пятки. Мы говорили о Революции. Хозяин придерживался мнения, что первоначально Северной Америкой владели индейцы, равно как и Южной, примерно пора выступить и сказать «La tierra esta la notre» – (земля наша), – что он и сделал, прищелкнув языком и хипово ощерившись, поддернув свои безумные плечи, чтоб мы видели его сомненье и недоверье ни к кому, понимая, о чем он, но я был там и вполне неплохо все понял. – В углу индейская женщина, 18, сидела, отчасти за столом, лицо ее в тенях свечного огонька – она за нами наблюдала, либо улетев по «О», либо сама собой жена человека, который утром вышел на двор с копьем и лениво поколол палки на земле, вяло кидая их, оземь-наземь, полуобернувшись жестом показать и сказать что-то своему напарнику. – Дремотный гуд Феллахской Деревни в полдень – неподалеку от нас было море, теплое, тропическая Пацифика Рака. – Позвоночно-ребристые горы всю дорогу от Калексико и Шасты, и Модока, и глядящие из Пэскоу на реку Коламбиа, торчали мятые за равниной, по которой раскинулось это побережье. – Тысячемильная грунтовка вела туда – спокойные автобусы 1931-го, тонкие, высокие, стиля нелепого со старомодными рычагами сцепления, уводящими к дырам в полу, старые боковые скамьи вместо сидений, обернутые вокруг, сплошь дерево, подскакивают в нескончаемой пыли мимо Навахов, Маргарит и вообще песье-пустынных сухих лачуг Доктора Перчика и чушью собачьей на тортийях полусгоревших – замордованная дорога – вела вот к этому, к столице мирового царства опия – Ах Иисусе – Глянул я на своего хозяина. – На глинобитном полу, в углу, храпел солдат Мексиканской Армии, то была революция. Индеец бузил. «La tierra esta la notre —»

Энрике мой гид и друган, который не выговаривал «Х», и приходилось ему говорить «К» – поскольку рождество его не погребено в испанском имени Вера-Круса, родного его городка, а вместо этого в Миштекском Наречье. – В автобусах, трясущихся в вечности, он мне орал все время: «Ду-КО-та? Ду-КО-та? Значит caliente. Поал?»

«Ага ага».

«Тут ду-ко-та… очень ду-ко-та… это значит caliente – не продоК-нуть… муть…»

«ПродоХ-нуть!»

«Там какая буква – в альфабате?»

«Х»

«Так… ХК…?»

«Нет… Х…»

«Мне Кудо так произносить. Я не могу».

Когда он говорил «К», вся его челюсть выскакивала наружу, я видел в его лице Индейца. Теперь он сидел на корточках на земляном полу, пылко объясняя хозяину, который, как я понимал по его внушительному виду, есть Царь какой-то королевской банды, расставленной по пустыне, по его полнейшей презрительной речи касаемо любого затронутого предмета, словно б по крови царь по праву, стараясь убедить, или оберечь, или что-то попросить. Я сидел, помалкивал, наблюдал, как Герардо в углу. – Герардо слушал с видом потрясенным, как его старший брат толкает безумную речугу перед Царем и в обстоятельствах странного Американо Гринго с его морским вещмешком. Он кивал и склабился, как старый торговец, хозяин, слушая, и поворачивался к своей жене, и показывал язык, и облизывал нижние зубы, а после того увлажнял верхние о губу, дабы кратко оскалиться в неведомую мексиканскую тьму над головой хижины в свечном свете под Тропически-Раковыми звездами Тихоокеанского Побережья, как в бойцовом имени Акапулько. – Луна омывала скалы от Эль-Капитана и дальше вниз – болота Панамы поздней и уже довольно вскоре.

Показывая огромной ручищей, пальцем, хозяин: – «В ребре гор большого нагорья! злата войны погребены глубоко! пещеры кровоточат! мы выманим змея из лесов! оборвем крылья великой птице! станем жить в железных домах, перевернутых в полях тряпья!»

«Si!» произнес наш тихий друг с края нар. Эстрандо. – Козлиная бородка, хиповые глаза, поникшие, карегрустные и наркотические, опий, руки роняются, странный знахарь, сиделец-рядом с этим Царем – время от времени вбрасывал замечания, которые заставляли остальных слушать, но стоило ему только попытаться продолжить, невпротык, он что-то переигрывал, он их притуплял, они отказывались слушать его уточнения и художественные штрихи в заварухе. – Первобытная плотская жертва, вот чего им хотелось. Ни одному антропологу не следует забывать людоедов либо избегать Ауку. Добудьте мне лук и стрелу, и я двину; теперь я готов; плату за полет, пжалста; на плато плату; празден список; рыцари наглеют, старея; юные рыцари грезят.

Мягко. – Наш Индейский Царь не желал иметь ничего общего с предположительными идеями; он внимал нешуточным мольбам Энрике, отмечал галлюцинированные высказывания Эстрандо, гортанные замечания, специями вброшенные веско, как безумье внутрь, и из коего Царь научился всему, что знал о том, что реальность о нем подумает, – он озирал меня с честным подозрением.